Когда Моцарт вырос, он не перестал удивлять мир. Разругавшись со своим работодателем, сиятельным тираном архиепископом Зальцбургским, он уехал в Вену, несмотря на все слезные просьбы отца вернуться. С детства этот воистину неординарный человек привык к восторгу и удивлению, которые он вызывал, где бы ни появлялся. При этом он был совсем не практичен в житейских делах. Поэтому для него стало полной неожиданностью, что Вена встретила его весьма сдержанно. А его оперы получили такое резюме от императора: «Слишком много нот, милый Моцарт!» Учеников у него не было, и великий композитор, успевший к этому времени обзавестись семьей, с трудом сводил концы с концами. В этой ситуации оставалось только одно: работать. И Моцарт писал каждый день с невообразимой быстротой. Надо сказать, что он никогда не зачеркивал то, что сочинял. И не пользовался услугами переписчика: писал с ходу все набело. Иногда вопрос, как закончить музыкальную фразу, решался с помощью шиллинга. Выпадет орел – значит, запишет такой вариант, решка – в веках останется другое завершение мелодии.
В общем, сочинял Моцарт играючи – это ощущение легкости, полета и какой-то детской непосредственности знакомо каждому, кто слушал его музыку.
Наступил 1791 год. Дела Моцарта шли все хуже. К этому надо прибавить, что он много пил и его здоровье день ото дня разрушалось. Как-то вечером в его квартиру постучали. На пороге стоял странный человек, одетый во все черное и в черной маске. Он сказал, что пришел, чтобы сделать новый музыкальный заказ: нужно было сочинить музыку к погребальной мессе – «Реквием». Причем очень быстро. Протянув звенящий мешочек в качестве задатка, человек без лица исчез так же стремительно, как и появился.
Моцарт принялся выполнять заказ, вновь он сочинял со стремительной быстротой, и… умер. Закончили и оркестровали «Реквием» его ближайшие друзья-коллеги. Жены с ребенком в это время не было в Вене, а поскольку дома было хоть шаром покати, тело Моцарта в самом дешевеньком гробу отвезли на кладбище и вывалили в общую могилу для самых бедных. И приехавшей жене не могли даже показать, где именно похоронен ее муж – на кладбище был уже новый сторож.
Такова печальная история одного из самых знаменитых людей на Земле.
Со смертью слава Моцарта только лишь возросла. Возросло и обилие слухов, связанных с его судьбой. Поговаривали, что его отравили. Кто впервые пустил этот слух, сейчас трудно сказать. Но он прочно засел в умы человечества. Через сорок лет Пушкин использует этот сюжет в одной из своих маленьких трагедий «Моцарт и Сальери». Эта же версия – что причиной смерти композитора стал его завистливый коллега, придворный композитор Сальери – легла в основу другого прославленного произведения, фильма «Амадеус», за который режиссер Милаш Форман получил в 1984 году «Оскара». Осталась неразгаданной и тайна «Реквиема»: что это за таинственный незнакомец, заказавший его Моцарту перед смертью и упорно скрывавший свое имя? Как сочинение погребальной мессы связано со смертью самого сочинителя? Также ходили слухи, что Моцарт принадлежал к масонскому ордену и в его опере «Волшебная флейта» зашифрован тайный обряд посвящения в масоны. Моцарт оставил после себя много загадок. И… похоже, унес их с собой, в общую могилу. Надежда что-то доподлинно узнать о его жизни, чем дальше мы удалялись от его времени, неумолимо таяла.
Меня действительно посещали такие печальные мысли. Согласитесь, вам наверняка тоже иногда приходило в голову: а что бы было, если бы Пушкин, Рафаэль, тот же самый Моцарт прожили чуточку дольше… Как много бы они еще сделали! Фантазировать можно сколько угодно, однако у судьбы свои законы. Так я думал, пока судьба не свела меня с одним человеком. То, что я узнал впоследствии, переходило все грани мыслимого и немыслимого.
Однажды, в 1986 году, одна моя 16-летняя пациентка, Шелли, стала уговаривать меня провести с ней регрессию. За некоторым исключением я провожу подобные процедуры только со взрослыми, но эта 16-летняя девочка так сильно меня упрашивала, что пришлось согласиться. И вот по вечерам, в 19 часов, я укладывал ее на кушетку моей клиники-студии под ветвями деревьев, и мы жизнь за жизнью отправлялись в ее прошлое.
В один из сеансов она обнаружила себя в середине XVIII века. Как всегда, последовал стандартный набор вопросов, но вот ответы…
Джон Ричардсон: Оглядись вокруг себя. Как ты думаешь, ты внутри дома или снаружи?
Шелли: Я внутри дворца императора в Шонбране, в Вене.
Д: Ты живешь там?
Ш: Конечно же, нет! Я буду играть здесь на фортепьяно для императора вместе с Наннерль.
Д: Кто эта Наннерль?
Ш: Моя сестра.
Д: Понятно. Разумеется, ты превосходно играешь на фортепьяно. А ты уверена, что настолько хорошо?
Ш: (шаловливо) Я – лучший пианист в мире!
Д: Правда? А сколько тебе лет?
Ш: Мне шесть лет.
Д: Можешь ли ты назвать свое имя?
Ш: Да, может быть, если Вы назовете мне свое.
До сих пор мне не приходилось сталкиваться с тем, чтобы между мной и моим пациентом возникала обратная связь…
Д: Меня зовут Джон. А тебя как зовут?
Ш: Ну ладно. Меня зовут Вольфганг.
В этот момент я сделал то, чего прежде никогда не делал. Попросил Шелли открыть глаза прямо в состоянии транса. Дал ей блокнот. Приподнял ее так, чтобы она могла видеть, что делает, и, вложив в ее пальцы ручку, попросил расписаться. Я знал, что Шелли левша. Но тут она вдруг взяла пишущий предмет правой рукой и вывела: «Volfgang Amadey Mozartt». С орфографическими ошибками, как видите!
Я не очень серьезно отнесся к этому в то время. Любой гипнотерапевт подтвердит подобный скепсис в таких случаях: «Почему все время королева Шеба, Клеопатра или Нельсон? Почему мы обнаруживаем только знаменитостей? А где же простые люди?»
Впрочем, в большинстве случаев это как раз и оказываются очень простые люди (а за свою практику я провел более 10000 регрессий). Так или иначе все, что осталось с того раза – это тот листочек со странным автографом композитора и не менее странная история, в которой Шелли утверждала, что играла с Марией Антуане (именно так она именовала Марию Антуанетту). В этой истории Моцарт поскользнулся на начищенном до блеска полу в коридоре дворца и ударился головой. Мария Антуане подняла его и даже поцеловала, а Моцарт попросил ее выйти за него замуж. Вот и все, что я помню с первого сеанса регрессии «Моцарта». А зря.
Дальше события развивались так, что я сильно пожалел, что с той регрессии осталось так мало информации. Как-то ей захотелось посмотреть фильм «Амадей». Шелли поинтересовалась, что я думаю по этому поводу. «Это твое полное право – ответил я ей, – но только учти, что, рассказывая о жизни Моцарта, ты вполне можешь однажды услышать от знатоков его жизни, что просто взяла все это из фильма».
«Меня не волнует, кто во что верит» – раздраженно заявила она в ответ. И вот Шелли и мой сын смотрят фильм, а у меня в это время телефонный деловой разговор. И вдруг я слышу истошный крик Шелли: «Идите сюда! Скорее!»