Без гадальных костей она как никогда нуждалась в материнском совете и передышке от борьбы с ветром, который грозил сломать даже самую гибкую пальму.
Новый базар Дара Эверама еще не сравнялся с Великим красийским, но рос ежедневно и в скором времени обещал посоперничать даже с этим оплотом торговли. Когда Дар Эверама оказался в руках Избавителя, Аббан поставил первый шатер в деревушке чинов на границе города. Через полгода Новый базар поглотил деревню и выплеснулся на угодья за ней, стал фокусной точкой для купцов и фермеров всего края.
Купцы и их господа дама не пожалели средств на охрану товаров, проложили улочки в форме великой метки во многом так же, как поступило племя Лощины на севере. Низкие стены умножили силу начертаний, а с наступлением ночи на улицы выходили дозоры. Однако днем товары заполняли каждый дюйм свободного пространства и громко расхваливались владельцами: даль’тинг, хаффитами и чинами.
Инэвера шествовала по улочкам, время от времени останавливалась то у палатки, то у лотка и наполняла корзину с видом обычной дживах сен, закупающей продукты на ужин. Она вошла в роль, бранилась из-за мелкого недовеса и сражалась за щепотку соли по образу и подобию большинства женщин, что вынуждены считать каждый грош. Она помнила, каково приходилось Манвах: мать кормила четверых на деньги, которых едва хватало на троих. Странно, но эта роль расслабляла – Инэвера знала, что в Даре нет женщины, которая не завидует Дамаджах, но иногда тосковала по временам, когда ее главной заботой бывало убедить торговцев продать подешевле.
Она почти дошла до цели, и вдруг стражник-шарум ущипнул ее за мягкое место. Понадобилась вся выдержка, чтобы не сломать ему руку, и несколько глубоких вдохов, чтобы не убить голыми руками вместе с дружками-воинами, когда они с гоготом двинулись прочь. Будь Инэвера в белом, не колебалась бы – и была в своем праве. А в черном – кто поверит слову даль’тинг против слова шарума?
«Надо чаще наведываться на базар, – подумала она. – Я утратила связь с простолюдинами».
Ее отец стоял у входа в материнский шатер и зычным голосом завлекал перспективных покупателей. Годы пощадили Касаада, хотя виски тронула седина. Деревяшка сменилась красивым протезом из полированного дерева, который пружинил и был оборудован сочленениями. Касаад не расстался с тростью, но чаще помогал ею – обращался к зевакам и указывал на товар, – чем опирался на нее.
«По-прежнему трезвый», – подивилась Инэвера. И у нее потеплело на сердце, когда он раскатисто рассмеялся – не как шакал в компании пьяных шарумов, а смехом счастливого человека с миром в душе.
Он разительно отличался от себя прежнего, и Инэвера с трудом верила, что ее отец – человек, который убил Соли.
Посредством дыхания она могла удержать слезы, но позволила им пролиться. Их скрыли пот на лице и плотное черное покрывало даль’тинг. Зачем сдерживать плач по брату или опять-таки по отцу? Казалось, той ночью умерли оба, а Манвах приобрела нового, более достойного мужа, хотя и не шарума.
Материнский шатер с годами разросся и превратился в разнородное предприятие, где занимались далеко не одними корзинами. И это хорошо, так как пальмы, что служили сырьем, оказались за сотни миль к югу. Взамен появились гобелены и ковры, а также плетеные изделия из местных материалов – ивовых прутьев и кукурузной шелухи. Еще имелись рулоны сукна, посуда, фимиамницы и сотня других товаров.
Инэвера не раз предлагала Манвах посоветоваться с костями, как поступал дама Баден, стремившийся упредить соперников, но мать неизменно отказывалась. «Использовать магию дама’тинг, чтобы набить кошелек, – значит грешить перед Эверамом, – сказала она однажды и подмигнула. – Да и дело лишится прелести».
– Благослови тебя Эверам, достопочтенная мать, – произнес мальчик, когда Инэвера вошла в шатер. – Что-нибудь ищете? Чем могу услужить?
Инэвера взглянула на него, и у нее защемило сердце. Он носил одежду бурого цвета, еще не созрел для Ханну Паш, но ей почудилось, что перед ней стоит Соли – или мальчик, которым он некогда был. Она машинально встрепала ему волосы, как делал ей брат. Жест получился чересчур фамильярный, и мальчик опешил.
– Прости, – улыбнулась она. – Ты напомнил мне брата, которого давно забрала ночь.
В ответ на непонимающий взгляд она еще раз взъерошила шевелюру мальчика.
– Я сперва присмотрюсь, но кликну тебя, когда что-нибудь выберу.
Мальчик кивнул, рад-радешенек убежать.
– У Касаада все дети похожи, и не важно, от какой они жены, – послышался голос. Инэвера обернулась и увидела мать. В черных одеждах или нет, они всегда узнавали друг дружку. – И я задумываюсь, не отослал ли назад Эверам в своей мудрости душу моего первенца, которого отнял слишком рано.
– Твоя семья благословлена множеством красивых детей.
– Ты продаешь глину? – осведомилась Манвах.
Инэвера кивнула, и она продолжила:
– Я уже говорила твоему посыльному, что цена завышена.
– Может, обсудим это наедине? – предложила Инэвера с поклоном.
Манвах кивнула и проводила ее через шатер к каменной двери. За шатром стояло большое здание, в котором жило семейство и хранились самые ценные товары. Манвах вошла в кабинет со столом, заваленным счетными книгами и письменными принадлежностями. Еще там были два стула земледельческой работы и уголок для плетения.
Манвах повернулась, распахнула объятия, и Инэвера с радостью в них упала.
– Ты уже годы не заходила, – пожурила ее Манвах. – Я начала думать, что Дамаджах забыла родную мать.
– Ни за что, – откликнулась Инэвера. – Если бы ты хоть словом…
Манвах остановила ее жестом.
– Двору Избавителя незачем знать, что отец Дамаджах – хаффит, а меня не волнуют интриги и дегустаторы ядов. Мои сестры-жены принесли мне детей и внуков, и я достаточно часто вижу свою дочь и ее сыновей, пусть и смотрю на них из толпы.
Манвах высунулась за полог, хлопнула в ладоши, и юная девушка внесла серебряный сервиз с дымящимся чайником. Не тронув стульев, они перешли на разложенные в ткацком углу подушки и опустили поднос на пол. Манвах разлила чай, и обе, оставшись с глазу на глаз, убрали капюшоны и покрывала, чтобы взглянуть друг на дружку. У Манвах прибавилось морщин, а в длинных, перехваченных золоченой тесьмой волосах появились седые пряди. Она все еще была красива и излучала силу. Инэвера расслабилась. Здесь – единственное место на свете, где она могла быть собой.
Манвах указала носиком чайника на горку гибких ивовых прутьев:
– Не совсем пальма, но мы приспосабливаемся к новому пути Избавителя.
Инэвера кивнула и чуть помедлила, глядя, как Манвах берет прутья и начинает плести. Через секунду она принялась за собственную корзину, и пальцы становились все увереннее от знакомого мирного труда.
– Есть вещи, к которым не так-то легко приспособиться.