На этом месте рассказа видно было, что Ларис хотела заплакать, но не стала этого делать, потому что была оптимистом. Она протянула костюм Антону и сказала:
– Вот. Альберт меня попросил, я тебя попрошу. Носи на здоровье. Человек паспорт потерял, так его все жалеют, а ты и паспорт потерял, и память потерял, даже не помнишь, кто ты такой, бедный человек. Немножко большой тебе будет в плечах, мой бедный Альберт такой широкий в плечах человек был!
Антон принял костюм, как принимал теперь все – с благодарностью. Тут же, в цокольном этаже дома Ларис, в гараже, состоялась примерка. Никаких машин в большом гараже не было, зато было много банок с закрутками и бутылей с чачей и вином. Ларис сказала, что ее муж очень любил соленья, вино и чачу, и делать сам любил, и пить тоже любил. А сейчас и закрутки, чачу и вино делает сама Ларис для детей и внуков, которые живут в Америке и уже семь лет обещают приехать на каникулы летом и не приезжают, но Ларис не сердится на них, потому что в Америке так: уедешь, приедешь, а твое место уже занято, поэтому из Америки никто не может уехать, боятся место потерять.
Костюм бедного Альберта оказался Антону не велик, а маловат – и в плечах, и по росту. Но Антон сказал Ларис:
– Да, большой. Но ничего. Зато очень красивый.
Старая лань посмотрела на Антона и опять хотела заплакать, но не стала.
Потом Ларис тоже красиво оделась. Ее праздничное платье было черным и длинным, до земли. В таком виде они вдвоем пошли в сторону кладбища: Антон в костюме бедного Альберта в полосочку, как у артиста, и Ларис в черном праздничном платье.
Утро в первых числах мая было прохладным. Солнце было розовым. Они шли с Ларис вверх по склону горы по узкой дороге, и все было розовым: дорога, и горы вдали, и лес, и небо над ними. Розовая дорога вела прямо к кладбищу, на склоне горы. Там хоронили своих покойников армяне – жители деревни, в которой Антон оказался. Деревня была маленькой, а кладбище – большим, оно занимало широкий солнечный южный склон горы.
Пока шли на гору, Антон вдруг вспомнил, как бабушка привела его на могилу деда. У бабушки был муж, покойный муж – дедушка. Антон его не помнил – он никогда не видел его живым. Видел только фотографию на могиле, когда его привела на кладбище бабушка. На фотографии был дед с усами. Усы – черные, красивые, и дед тоже красивый. Кладбище было маленьким, не армянским, а русским, очень зеленым, потому что не очень ухоженным, у могил росли березы, сирень, калина, черемуха и много других кустов без названия, зелени на кладбище было много, а могил мало, или так просто казалось, потому что многие могилы были не видны среди зарослей. Бабушка взяла с собой немного еды, бутылку водки и еще взяла садовый секатор, грабли и серп. Сначала она срезала серпом траву, которой много росло вокруг могилы дедушки. Потом взяла секатор и отрезала ветки березы, которая росла на могиле дедушки. Ветки отрезать было трудно, бабушка бранила секатор за то, что он плохо режет, потому что старый и тупой и принадлежал еще дедушке, и еще ругалась на березу, что она так разрослась, не получив на то ее разрешения, она посадила эту березу на могиле дедушки на сороковой день. Бабушка даже угрожала дереву срубить его, если оно и дальше будет так разрастаться. Береза бабушке не верила, потому что если у нее не хватает сил на ветки, то уж тем более не хватит сил на то, чтобы срубить толстый старый ствол.
Потом бабушка взяла грабли, убрала ими траву и ветки, сложила в кучу и куда-то унесла. Ее не было минут пять, и Антон сидел один на могиле дедушки и смотрел на его фотографию. Антон даже погладил его по усам, и ему показалось тогда, что дедушке это понравилось. А потом Антон поднял голову и смотрел на березу. Солнце светило сквозь листья, было хорошо и спокойно на душе. Он это вспомнил, что у него уже тогда была душа…
Кладбище, на котором оказался Антон вместе с Ларис, было совсем не похоже на русское. Армянское кладбище было очень ухоженным, даже слишком ухоженным. Зелени было мало: торчали только у некоторых могил долговязые свечи кипарисов, но они совсем не давали тени. Издали хорошо видны были черные мраморные плиты, а рядом под навесами большие столы и длинные скамейки. Русское кладбище, которое вспомнил Антон, было похоже на место упокоения мертвых, а кладбище армян – на место жительства живых. Это удивило Антона.
Они с Ларис подошли еще ближе. Антон стал рассматривать памятники: большие, иногда очень большие черные мраморные плиты. Русские люди такие памятники ставят только дирижерам. Армяне под большими черными плитами хоронили не дирижеров, а своих родственников. Антон спрашивал у Ларис, кто лежит под той плитой, кто под другой, Ларис сказала:
– Это Гагик, шофер. Это Сурен-Агоп, звали Сурен, а называли Агоп, ветеринар был, хороший. А этот вообще хороший человек был, Арут, всем помогал, а это с ним жена его бедная, Гоарик, такая добрая женщина была, продавец в магазине.
Представить людей, лежавших под плитами, Антон мог подробно, потому что все они были изображены на мраморе в полный рост, в натуральную величину, размер каменных плит это легко позволял. Все изображения были сделаны с фотографий, благодаря этому и натуральному размеру покойники выглядели как живые. При переносе на мрамор детали с фотографий бережно сохранялись. У многих мужчин в руках были пачки сигарет, названия которых были видны: в основном покойные курили «Парламент», а некоторые – «Ереван». Антон вдруг вспомнил, что где-то видел такие, но не смог вспомнить где. У многих умерших в руке были мобильные телефоны, четко были видны их модели и марки, а в телефоне одного мужчины можно было различить даже имя вызываемого абонента – «МАМА». Еще у многих мужчин на мраморе в руке были ключи от машин с брелоками, на которых можно было разглядеть марки машин. В некоторых случаях и сама машина стояла на заднем плане за спиной покойного. Иногда будущий усопший опирался одной рукой на капот или на дверь машины, а на одном надгробном изображении мужчина выглядывал из автомобиля, беспечно высунув руку с сигаретой из окна водительской двери. На ходу, на большой скорости, горячий воздушный поток приятно обжигал его руку, дело было летом, на что указывали и полностью открытое окно, и фасон рубашки покойного – она была светлая, с коротким рукавом. Мужчины, лежащие под плитами без движения, как и подобает покойникам, на мраморе были изображены, наоборот, на подъеме, в хорошем настроении, в движении.
Женщины на мраморных плитах выглядели совсем иначе – они излучали покой и уют. Женщины сидели или в роскошном кресле на веранде своего дома, или на красивом диване, или за щедро накрытым столом. Антон даже остановился перед одной из плит, с которой на него смотрела старенькая армянская бабушка. Она была миниатюрная, симпатичная. Сидела на террасе у своего дома на крошечном стульчике у изящного столика, на котором стояла ее любимая миниатюрная, как сама бабушка, чашечка кофе, а рядом – коробка шоколадных конфет. За ее спиной во дворе цвели цветы. А вдали, за домом бабушки, поднималось над горным хребтом солнце. Холодный черный мрамор как-то сумел все это передать: и запах горячего кофе, только что сваренного, и запах шоколада из коробки, только что открытой, и улыбку бабушки, как бы приглашающей составить ей компанию в этом обязательном утреннем ритуале, и запах цветов во дворе, и свет солнца, встающего над горами и над бабушкой.