– Что? – настораживается Грозный Иван.
– Что «патриотизм есть не что иное, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей правительства! Ослепление, в котором в наше время находится народ, восхваляющий патриотизм и воспитывающий свое молодое поколение в суеверии патриотизма, дошло до такой степени, при которой достаточно самого простого, просящегося на язык каждого непредубежденного человека рассуждения, чтобы люди увидали то вопиющее противоречие, в котором они находятся!»
– Расширенно! – смеется Фальцет.
– Да я и так его сократил, – улыбается Андрей гибкой улыбкой бесформенных губ, расползающихся изогнутой раной по его велюровым щекам.
– Самуэль Джонсон выразился короче, – вновь напрягает память насекомое: – «Патриотизм – последнее прибежище негодяя», а Бернар Шоу чуть длиннее: «Патриотизм есть разрушительная, психопатическая форма идиотизма».
– А какое это имеет отношение к России? – слышится закипающий голос Патриота.
Я знал, что, в конце концов, этот вопрос прозвучит в нашей беседе. И также знал, что у меня не будет на него ответа. Поэтому передал слово Андрею.
– Ну, к России, может, и никакого… – неуверенно начал приходить в себя балагур, – но параллели прослеживаются налицо! – оборвал предложение собеседник и вновь принял на грудь, после чего его язык стал оловянным, а мысли каучуковыми…
Воспользовавшись сиюминутным мгновением, Борода наполнил рюмку и, отхлебнув, сунул в рот горсть квашеной капусты, в которой краснела маленькая ягодка клюквы. Клюква успела бросить на Грозного Ивана прощальный взгляд и, зажатая между пятым (пломбированным) и шестым (металлокерамическим) молярами жевальщика, выпустила из себя сок, смешиваясь со слюной уплетающего ее индивидуума с той же последовательностью, с какой смешались между собой – мещеры, кривичи, словене, бастарны и муромы, формируя основу славянского этногенеза [379] в будущую национальность народа, прежде чем к групповому сексу присоединились остальные племена.
– Вот вам и ответы на ваши вопросы, – решаю я завершить начинающую выходить из-под контроля беседу.
– Постой-постой! – останавливает меня Андрей.
– Спасибо, я посижу, – вежливо отказываюсь я от предложенной постановки общения.
– Сиди-сиди, я не это имел в виду. Ты что, забыл, о чем шла речь?
– О чем?
– Повесткой встречи был поиск изменения силы взаимодействия между вершками и корешками: с отталкивающей фазы (преобладающей в данный момент) на притягивающую электростатику впечатлений народных масс от нашего труда в будущем, – заканчивает Андрей бессмысленное предложение.
Внимательно выслушав гостя и разгадав его тайный план, я понимаю, что разговор может затянуться, а, затянувшись, растворит часть моей абрикосовки в животах гостей. Поэтому решаю перейти от критического реализма [380] к наивному с помощью редукционизации [381] собственного примера:
– Народ, – начал я, неторопливо проливая благодатную жидкость в чарку из чистого серебра, – как известно, субстанция простейшая, могилу роет без понуканий. – Стопка опрокинулась, и прохладная влага потекла вниз, согревая трубопровод пищевода. – Вы никогда не задумывались, почему у человека только две щеки, а желающих ударить по ним гораздо больше? – задаю я хрестоматийный вопрос, стараясь потянуть время.
Воцаряется молчание, нарушаемое хрустом капусты, попавшей под пресс обстоятельств, возникших во рту Андрея. Слышится глотательный звук, и закусивший рот изрекает тряпичным языком:
– Потому что жизнь похожа на палку колбасы: сначала с тебя снимают шкуру, а затем откусывают и глотают, откусывают и глотают.
– Вы давайте конкретно! Что-то относящееся к России расскажите! А то Лев Толстой – это было давно, а Олимпиада уже закончилась, – слышится повелительный голос Патриота, натягивающего на себя бронежилет и вызывающего по рации подкрепление.
– Ну что же, можно и конкретно! – приходит в себя Андрей. – Вот вам исторический пример, связанный непосредственно со сложившейся ситуацией в целом … – сбивается вдруг с мысли смельчак и, покраснев, смолкает.
«Он явно нервничает», – думаю я, глядя на то, как шелковый носовой платок Armani промакивает Андрею лоб и, спрятавшись в кулак хозяина, ложится смятой тряпицей на внушительной толщины столешницу.
«Похоже, он провел эту ночь не дома», – делаю я невольный вывод, заметив трясущиеся кончики пальцев его кулака.
– Так вот, – продолжает выступающий, – когда в США избирали первого президента страны [382] , Россия произвела первую аннексию Крыма [383] и вскоре завершила депортацию населения, начатую еще Суворовым [384] .
– Удачное приобретение! – радуется взятию полуострова царь, вспоминая позорную сдачу Москвы Девлет-Герею [385] .
– После раздела Польши и присоединения Западной Украины [386] , – берет чуть западнее докладчик, – Россия запретила использование украинского языка в школах… театрах… при книгопечатании… – загибает пальцы Андрей, вспоминая пункты Эмского указа [387] , – и…