– Не помним, – честно признаются делегаты.
– А помните, почему он стал святым и получил придел в Храме Гроба Господня? [362] – не замечает ответа проповедник.
– Почему?
– Потому что убил Иисуса [363] , – тычет указательным пальцем в бок резонер.
Закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки, Андрей возносится мыслями на небеса, желая проверить, там ли еще сотник, пока остальные интересуются телом пронзенного Иисуса.
– Армия не страшна, страшны ее главнокомандующие… – вздыхает, вспоминая начинку для гробов, Борода.
– Мухи рождаются для того, чтобы их съедали пауки, а люди – для того, чтобы их глодали скорби [364] , – импровизирует Мульт.
– Ты это к чему? – интересуюсь я.
– Так… К слову пришлось.
– Шопенгауэра почитываешь?
– Уже завязал…
– Ну, а про город! – вдруг возвращается в родные пенаты царь. – Про Волгоград что скажешь, Андрей!?
– А что о нем говорить? – сливает тему земляк. – Чем гордиться?
– Тем, что в Волге больше нет осетров, – излагает гадкую версию Фальцет.
– Истуканом, чей гроб спрятан в сердце страны? [365] – не реагирует на шутку Андрей. – Или матерью, что бьется с мифическими чудовищами, не жалея родных детей?
– Может, великанам пора встретиться, – предлагает посредничество Богомол, – и обсудить будущее потомков?
– А может, их лишить родительских прав? – упрощает задачу Борода.
– А может быть, корова, а может быть, собака, а может быть, ворона, но тоже хороша, – мурлычет себе под нос мультяшную песню Иван Грозный, довольный тем, что его вопрос нашел отклик в двадцать первом веке.
– Нет достойной в городе идеи! – перебивает коллег Андрей. – Люди есть, а гордиться нечем!
– Как нечем?
– Так нечем!
– А героическое прошлое? – изумляюсь я.
– Прошлое принадлежит не нам!
– Не нам?
– Прошлое – ложь. Для памяти нет дорог обратно, – цитирует ученого каталонца [366] Богомол, закидывая цепкой лапкой очередной полтинник в узкую щель рта.
– Прошлое принадлежит прошлому! – рубит на корню национальную идею Фальцет. – Настоящее принадлежит нам!
– Прошлое принадлежит… – подгоняет аллегорию на заданную тему Андрей и, сочинив необходимый сценарий, проводит параллель: – Если жители Италии начнут возводить памятники героическому прошлому Древнего Рима и ходить на демонстрации с портретами Юлия Цезаря, их экономика улучшит свои показатели?
– Нет.
– Уподобится Италия Древнему Риму?
– Не уподобится, – соглашаются собеседники.
– Вы не задумывались, почему Грозный с населением вчетверо меньше волгоградского обласкан бюджетом значительнее нашего героического Сталинграда?
– Почему? – интересуется, услышав свою фамилию, царь. И добавляет, осмыслив предложение до конца: – О! О-о! О-о-о! Вы назвали город в мою честь? Молодцы! Молодцы ребята! Когда-нибудь я вас за это помилую!
– Так почему же? – заостряет внимание на своем вопросе Андрей.
– Не знаем, – отвечают все хором.
– Потому что Грозный сражался с правительством, а Сталинград – с фашизмом! – ударяет ладонью о стол докладчик. – Сечете разницу?
– Сечем, – вздыхаем мы.
– Вот и секите, пока есть такая возможность. А то ведь гайки существуют для того, чтобы их закручивали, а народ для того, чтобы его секли…
– Продолжим? – катапультирую я мысли в пространство, желая избежать скрупулезного анализа человеческой драмы.
– Продолжим, – соглашается Андрей, перетекая из одной колоды событий в другую с такой легкостью, что собеседники теряют связь: – Вот скажи мне, – обращается он к Богомолу, – ты привык к террористическим актам?
– В каком смысле? – шарахается в ужасе насекомое, вспоминая встречу с газонокосилкой.
– В обыкновенном! – обыкновенничает Андрей. – Всего за несколько последних лет нас приучили к тому, к чему, казалось бы, приучить невозможно! – толерантности к террористическим актам, массовость и регулярность которых до прихода к власти спецслужб не достигала такого масштаба (за всю историю Древней Греции) никогда!
Андрей наливает и выпивает первач, после чего его язык становится деревянным, как у Буратино нос:
– Перед Новым годом в нашем городе были совершены очередные террористические акты [367] . Были?
– Были.
– Очередные?
– Очередные.
– Как часто вспоминала о них страна, празднуя всего через месяц Олимпиаду?
Богомол вздыхает.
– Вспоминала? – настаивает Андрей.
– Ну… не знаю…
– А после Олимпиады?
– Не уверен…
– Неуверенность – основополагающая черта русского человека при совершении им благородных дел, так же как и героическое мужество при осуществлении очевидной глупости, – выдвигает очередной тезис, меняя очередную тему Андрей. – А нанесенный государству ущерб здесь, – гость тычет пальцем левой руки на нижний этаж моего дома, – ценится всегда выше полученной прибыли там. – Андрей указывает правой рукой в сторону Кипра и Канарских островов. – Или не так?
– Так, – соглашается Фальцет, зачарованно глядя в сторону Канарских островов.
– Вы, кстати, не задумывались: почему, когда страной управляли дети из образованных семей, она воевала с Германией вполсилы [368] . А когда на трон сели дети рабочих и крестьян [369] , Россия сражалась на пределе своих возможностей и понесла немыслимый урон! Урон, не сопоставимый с численностью армии противника! [370]