Никита по-прежнему молчал, отвернувшись, отчего Жене стало совсем худо, но остановиться она уже не могла.
— Миша упал на спуске в первый же день и повредил позвоночник, — тихим, каким-то неживым голосом сказала Женя. — Ему сделали девять операций, но шансов на то, что он когда-нибудь поднимется на ноги, нет! Он не то что неподвижен, он даже есть сам не может. Сиделка кормит его с ложечки. Он почти не говорит, только смотрит телевизор и слушает музыку, что-нибудь мрачное, беспросветное, отчего выть хочется! Но, если я выключаю телевизор, начинает визжать так, что на улице слышно. Раньше я его любила… Или думала, что люблю. А сейчас ненавижу!
Она замолчала и судорожно перевела дыхание.
— Но ты боишься сказать об этом его родителям? — спросил Никита.
Женя поежилась.
— Первый раз я сбежала из дома год назад. Никому ничего не сказала и уехала отдыхать, совсем одна, в Турцию. Две недели тупо валялась на пляже, ела, пила, купалась. Потом вернулась! Пойми, мне нужно было вырваться из дома, где все пропахло лекарствами и гнилью, как в морге, иначе сошла бы с ума!
То, что случилось дальше, Женя не любила вспоминать, но, проглотив застрявший в горле комок, продолжала:
— Свекор набросился на меня с кулаками, еле оттащили. Но затем остыл и сказал: разводиться не позволю, иначе тебе в этом городе не жить. Я ревела, кричала, что не рабыня и что мне тоже хочется любить и рожать детей. И знаешь, он как будто что-то понял. Мне купили модный магазин и позволяют иногда сбегать из дома. Мишины родители очень радуются, когда я возвращаюсь. Богатые подарки дарят. У меня есть все: квартира шикарная, бизнес, теперь вот машина хорошая. Но я вижу, как свекор и свекровь боятся, что я когда-нибудь не вернусь.
— А твой муж? — спросил Никита. — Он тебя любит?
— Вряд ли! — Женя пожала плечами. — Раньше, думаю, любил, и первое время после операций, когда мы еще на что-то надеялись. Но сейчас замкнулся в своем коконе, озлобился. Не стесняется говорить и мне, и родителям, что ненавидит нас за то, что мы живы и здоровы!
Никита слегка отстранил ее рукой и натянул на себя одеяло, словно отгородился тонкой, но непробиваемой стеной. Женя отодвинулась на край кровати и, сдерживая слезы, прикусила нижнюю губу. И, чтобы не разреветься, уставилась на темные стекла, за которыми ничего, кроме нескольких светлых пятен, не было видно. То горели окна полуночников в доме напротив.
— Ты снова решила вернуться? — Никита тронул ее за плечо.
Женя словно ждала этого. Бросилась ему на шею и стала целовать сухими горячими губами.
— Скажи мне, и я останусь! — шептала она исступленно. — Все брошу! Дом, бизнес! Я хочу быть с тобой! Только с тобой!
— Но если со мной что-то случится, тоже сбежишь? — спросил Никита тусклым голосом. — Ты будешь биться за меня? Или быстренько отыщешь более удачный вариант?
Женя замерла, подумав, что ослышалась, а затем отстранилась и с размаха влепила ему звонкую пощечину. Никита отшатнулся, больно ушиб локоть о спинку кровати. Женя бросилась в прихожую.
Никита, потирая локоть, проводил ее взглядом и, когда хлопнула дверь, буркнул:
— Ну вот и поговорили!
Затем расправил одеяло, взбил подушку, лег на спину и уставился в потолок. По правде, после ухода Жени он испытал небывалое облегчение.
* * *
Почти в то же время Валерия разбудило тихое звяканье. Открыв глаза, он поморщился и перевернулся на другой бок, намереваясь обнять спящую жену. Однако смятая подушка рядом была холодной, а вторая половина кровати пустовала. Откуда-то, похоже, из кухни, доносились чуть слышные шорохи. Валерий спустил ноги на пол, накинул халат и осторожно пошел на звук.
Юля сидела на кухне в полумраке, включив только подсветку на вытяжке. На столе перед ней стояли початая бутылка вина, тарелка с нарезанным апельсином и шоколадкой, разломанной на дольки. Заметив мужа, она слабо улыбнулась.
— Чего не спишь? — шепотом спросил Валерий.
— А ты чего шепчешь? — удивилась Юля. — Кого боишься разбудить?
Валерий взял бутылку, отхлебнул из горлышка, поморщился, затем достал из шкафчика коньяк.
— Пить в одиночку — верный признак алкоголизма, — глубокомысленно изрек он. — Что ж это, милая моя, тебя среди ночи понесло на кухню бухать?
— Сон дурной приснился, — грустно сказала Юля. — Будто все мои покойные собаки и кот в гости пришли. Проснулась, и аж горло свело, такая тоска навалилась. Минут десять лежала и думала: они, наверное, там, в иных мирах, голодные…
Юля шмыгнула носом и вдруг расплакалась. Валерий присел рядом, обнял за плечи.
За окном сверкали холодные звезды.
— Все-таки я поступила гадко, когда натравила прессу и ментов на Кречинского и Верку. А еще мы с Никитосом настучали Миронову на Ивана Сотникова! — тихо сказала Юля. — Каждый раз утешаю себя: мол, защищала тебя, наши интересы, доброе имя. Но все равно на душе мерзко и противно!
— Я не хочу, чтобы ты себя винила, — сердито произнес Валерий. — Что сделано, то сделано! Думаешь, я не казню себя? Нужен мне был тот салон! Как зайцу лыжи! Только ведь не мы убили Сотникову, Юля!
— Но, возможно, спровоцировали Ивана своими действиями, — возразила Юля. — И нам за это отвечать, не перед людьми, так перед Богом.
Она замолчала. Валерий глядел, как на кухонном кафеле вспыхивают и гаснут отблески рекламных огней с улицы.
— Ты хоть накормила свое стадо во сне? — неожиданно спросил он.
— Накормила, — вздохнула Юля. — Я ведь собачница в третьем поколении, а у собачников так принято: сам голодай, а животину накорми. А что?
— Ничего! Просто если ты даже во сне думаешь о других, не все потеряно! — Валерий улыбнулся и прижал жену к себе. — Ты всегда готова кого-то спасать, защищать! Собак, друзей, семью… Конечно, я часто ругаюсь по этому поводу, но тебя другую я не полюбил бы, наверное!
Юля обняла его за шею, и Валерий поднял жену на руки и понес в спальню. Он чувствовал, что успеет до рассвета воспользоваться ситуацией. И Юля, судя по ее дыханию, абсолютно не возражала.
Утром Миронов доложил полковнику Шишкареву о новых обстоятельствах убийства Сотниковой, но высказать свои соображения не успел. Начальник криминальной полиции побагровел и рявкнул так, что стайкой снялись и улетели в панике снегири, что кормились на кустах сирени под окнами ГУВД.
— Куда ты лезешь? Чего тебе надо? — орал полковник. — Есть крепкий подозреваемый, есть чистосердечное признание! Есть доказательная база, наконец. Сейчас дело в прокуратуре, но Навоев обещал через неделю передать его в суд.
— Товарищ полковник! — с хмурым видом возразил Кирилл. — Доказательная база слабая, все улики — косвенные. Да, были жертвы с ним знакомы! Да, Кречинский их рисовал! Да, в ранах одной из них обнаружили микрочастицы краски, которая тождественна найденной в его мастерской! Но это все! Прокуратура нас взгреет по первое число и вернет УД на доследование! И если даже оно дойдет до суда, его там развалят однозначно!