Так, ну а чего делать-то? Надо же принимать решение или продолжать сидеть так вот — бездумно глядя невидящими глазами в бумаги, разложенные на столе, и выкуривая сигарету за сигаретой? Но если бы знать, как поступить и чего делать?!
Поколебавшись, Михаил Павлович снял телефонную трубку и набрал номер Лушина. Услышав его бодрый тенорок, поздоровался:
— Привет, это я. Слушай, Александр Петрович, есть необходимость срочно повидаться и перетереть кое-что. Нет, лучше прямо сегодня. Чего ты заладил о делах, я тоже занят по горло. Позвони Рафаилу и предупреди, а то мне некогда…
Повесив трубку, Котенев почувствовал, что напряжение несколько спало — сделан первый шаг, и компаньоны сегодня узнают о предлагаемых новых правилах игры. К тому же Сашка и Рафаил далеко не дураки, присоветуют чего, поскольку дело касается их шкуры вместе с карманом. Пусть тоже поломают головы, не все же ему одному отдуваться и курить, заперевшись в ванной.
Вытащив из пачки новую сигарету, он вдруг вспомнил о первопричине очередного семейного скандала — Виталике Манакове, драгоценном родственничке. Сидит там, бедолага, и хлебает горе полной ложкой.
Вообще-то, чисто по-человечески, жаль дурака, да и Лидка совсем извелась и исплакалась, похудела, стала дерганая, истеричная. Ее тоже жалко, а больше всех жалко себя. Разве и правда поговорить с нужными людьми о Виталии — пусть переведут поближе к дому, устроят получше, а если никак нельзя перевести, дадут Лидке свидание с братом. Он, конечно, скотина и дурак, но чего уж с этим теперь поделаешь?
Да, везде свои правила в разных играх, но не правила определяют их характер, а сама игра и игроки начинают вырабатывать определенные требования к играющим с ними в одной команде и противнику. Причем эти требования постоянно меняются, как и состав игроков — одни уходят на скамью подсудимых, другие из жизни, третьи продолжают самозабвенно биться за свое, пока их не затопчут или не удалят судьи. Но одно правило всегда неизменно — если можно что-либо сделать чужими руками, именно так и поступи, а лавры победителя и приз присвой себе. Пусть твои счета оплачивают другие! Ведь и тебя заставляют оплачивать счета чужих ошибок, допущенных до сего времени сидящими в начальственных креслах.
При мысли о Сергее Владимировиче Котеневу стало муторно — вдруг Куров уже успел переговорить с кем-то из его ближайших компаньонов и склонил того на свою сторону посулами золотой жизни или угрозами? Как проверишь, как узнаешь правду, как обезопасишь себя в этой игре, где еще одним из основных правил является предательство?!
* * *
Встреча компаньонов произошла в закрытой для посторонней публики сауне. Лушин и Хомчик уже ждали, встревоженные неожиданным звонком Котенева. Александр Петрович вяло ковырял вилкой в тарелке с закусками, а Хомчик нервно курил.
Увидев вошедшего Михаила Павловича, он подался к нему:
— Что случилось? Почему такая спешка? Саша мне ничего не объяснил, так, может быть, ты будешь столь любезен?
— Буду, — присаживаясь к столу, буркнул Котенев. Трусит Рафаил, тихий наш мышоночек, который всего опасается, и в этом его сила. На страхе и держится много лет, чутьем улавливая малейшую опасность и вовремя успевая отскочить в сторону, когда другие начинают с грохотом сыпаться в яму.
— Звонишь, понимаешь, срываешь все дела, — отбросив вилку, забубнил Лушин. — Неужели нельзя подождать?
— Нельзя, — вздохнул Михаил Павлович и начал рассказывать о вчерашнем происшествии, внимательно следя за реакцией приятелей.
Похоже, ни один из них еще не успел познакомиться с Сергеем Владимировичем и сдать тому со всеми потрохами свое дело и Котенева в придачу. Хотя от опытных игроков можно ожидать всякого.
— Вот такие дела, — заканчивая рассказ, невесело усмехнулся Михаил Павлович. — Что будем делать?
— Как его зовут? — разминая в тонких нервных пальцах очередную сигарету, спросил Рафаил. — И почему мы должны тебе верить? Надо было записать разговор и принести кассету, дать нам прослушать. Как будто первый раз занялся делами. Или тебя прихватили внезапно?
— Какая внезапность? — отозвался катавший по столу хлебные шарики Лушин, скривив брыластое, отекшее лицо. — Ему же заранее звонил этот грек Александриди, приглашал на встречу. Ты что, Михаил, не догадался?
— Тебя бы туда, — огрызнулся Котенев. Еще смеют ему не верить, сомневаться? Он там вертелся ужом на сковородке, торговался до потери пульса с проклятым Куровым, а они держат его за дурачка-малолетку? — Я пошел с диктофоном, но у них есть прибор, засекающий запись. В общем, во избежание грубого насилия, пришлось кассету отдать, а диктофон вернули.
— Слабое утешение, — хрустя пальцами, желчно заметил Хомчик. — Но техника — это серьезно!
— Еще бы, — фыркнул Михаил Павлович, вытягивая под столом ноги. Если бы приятели знали, как он устал за последние сутки, то не городили бы ерундовых подозрений, а присоветовали что толковое. — Вы не можете правильно оценить обстановку! Они знают о нас практически все, а мы о них — ничего. Дадут ли они время собрать на них компрометирующую информацию?
— Сомневаюсь, — наливая себе минеральной, заметил Лушин. Лицо его сделалось мрачным, под глазами набрякли мешки, видимо, начало мучить все чаще одолевавшее давление.
— Как я понял, у них есть своя разведка, контрразведка и боевые отряды или отряд. Это организация, но я не представляю, насколько они действительно сильны и какова степень их опасности для нас. — Котенев замолчал ненадолго, пожалев, что поторопился сжечь подаренные Куровым документы: они сумели бы убедить его приятелей лучше всяких слов. С другой стороны, стоит ли им демонстрировать собственную изнанку, которая не всегда бывает чиста? Если они увидят, как Котенев и их надувает, то захотят ли встать с ним плечом к плечу в борьбе с мафией Сергея Владимировича? Впрочем, и так нет никаких гарантий, что встанут. Но надо тянуть их за собой, поскольку одному грозит неминуемая гибель. — В случае обострения они могут просто сдать нас МВД, — тихо закончил он.
— Дела, — потерянно вздохнул Лушин, ероша сильно поседевшие волосы, пропуская их между пальцами, словно лаская, — но и в ярмо к этому другу мне не хочется. Кстати, как там его кличут?
— Да, ты нам еще не назвал его имени, — встрепенулся притихший Хомчик.
Михаил Павлович представил себе, как вытянутся рожи его приятелей, если он назовет имя Курова, но, вовремя вспомнив сделанное им предупреждение, прикусил язык — кто знает, как в дальнейшем повернутся дела и кому ты будешь ближе? Да и подозрения еще не рассеялись полностью. Вон Александр Петрович Лушин опустил глаза в стол, опять катает шарики из хлебного мякиша и сопит, ожидая ответа. Расползшийся, обрюзгший, в туго обтянувшей его жирные телеса белой рубахе, с дорогим импортным галстуком, он почему-то напоминал Котеневу уродливого бегемота-альбиноса. Или такое сравнение рождают желтовато-блондинистые волосы Лушина, густо пересыпанные ранней сединой, его покрасневшие от давления и нервного напряжения глаза?