«Сто процентов, это сын Стеллы! Тот же светлый ирокез на башке. Меня теперь и детишки ненавидят, вот оно как!»
Последний раз он его чуть не поймал.
Рэй ждал письма из банка. Спустился вниз, стараясь не шуметь. Заметил парнишку, который собирался сунуть письмо в ящик. Рэй бросился за ним, но пока надевал обувь, шпаненок удрал. Рэй погнался за ним, бежал, бежал…
Так бежал, что у него закололо в боку.
А парнишка с ирокезом обернулся, показал ему рукой непристойный жест, дескать – шел бы ты… И закричал:
– Пустоцвет, мошенник, мы тебя сделаем!
И ведь совершенно не боялся, мерзавец!
Он побежал дальше, по направлению к рощице. Рэй рванул за ним, уже почти схватил…
Мальчишка вывернулся и помчался в другую сторону.
– Хей, Валенти, а знаешь что? Тебе конец! Они начали расследование про тебя. Оно появится в газете. Ты будешь на первой странице! Ну и шум поднимется! Адский грохот!
Мальчишка отступал спиной, глядя ему прямо в глаза.
Рэй задыхался, держась за бок.
– Маленький негодяй! – завопил он из последних сил. – Вот я тебя поймаю, увидишь!
– Тебе конец, Валенти! Конец! Целиком и полностью!
Он повернулся к нему спиной – ему даже не страшно, говорила нахальная спина. И спокойно удалился, руки в карманы, напевая: «Пустоцвет готов, Пустоцвету конец…»
Раньше он был героем. Раньше мальчишки хотели его фотографию. Школу назвали его именем. О нем писали на первых полосах газет.
И это было не так давно.
Он обхватил руками голову, как же так? Это невозможно. Невозможно.
И не было пожара, чтобы он мог вновь возжечь звезду своей славы. Его считают слишком старым. Слишком дряхлым, чтобы карабкаться по пожарной лестнице. «Дайте мне настоящий огонь, и вы увидите, на что я способен! – рычит он, сминая в руках банку из-под пива. – Есть еще порох в пороховницах! – Он бьет себя кулаком в грудь, смотрится в зеркало, разговаривает сам с собой. – Что это они решили? Что я теперь боюсь огня, не лезу в пламя? Что не могу удержать в руках пожарный шланг? Что боюсь горящих окон, падающих стен, боюсь броситься в самое пекло?»
Он задыхался. Ему нужно было воздуха. Он не мог выйти наружу. Кругами ходил по квартире.
Прилег возле Фернанды. Она обняла его, ласково побаюкала.
Он смотрел телевизор, лежа рядом с ней.
– Неужели вот так нам плохо, – вздохнула Фернанда, погладив его по голове.
Он не ответил.
– Кто-то обидел тебя, мой мальчик.
Он помотал головой.
– Даже хорошо, что эта потаскуха не вернулась! Мы и без нее отлично справляемся, ведь так?
Он не знал, вышла ли Леони из больницы. Или по-прежнему нежится на койке. Надо бы узнать.
– Разве нет, малыш?
– Да, мама. Ты права. Ты всегда права.
Она подумала несколько секунд и сказала:
– Каждый должен жить со своими призраками.
Рэй резко поднял голову и спросил:
– Почему ты так говоришь?
В четверг вечером все опять собрались в Доме Пэчворка. Настроение было такое, как бывает на каникулах. Птички горделиво выпячивали грудки и горланили свои песни во дворе, девушки принесли бутылки шампанского, красного вина, белого вена, гренадина, миндальное печенье, шоколадный мусс и кексы. Они пробовали все подряд, сравнивали, обменивались рецептами, облизывали липкие пальцы, прежде чем приняться за дело. В августе мастерская закроется. Валери уедет в Англию – проходить стажировку, закупать материалы, осваивать новые техники.
Она ходила от одной девушки к другой, трепеща от предвкушения всех новых и прекрасных знаний, которые ждут ее по другую сторону Ла-Манша.
– А ты обратила внимание? Валентины Леньель сегодня нет, – заметила Стелла.
– Ну, если учесть, какая история приключилась с ее мужем, это неудивительно, – ответила Жюли – Она не осмеливается показываться людям на глаза.
– А что говорит твой отец? Потому что слухи – это, конечно, хорошо, но лучше бы все стало официально известно. Все говорим-говорим, но а дело-то идет? Расследование продвигается? У меня никаких вестей. Ни от него, ни от Дюре.
– Дюре ему звонил. Он не может больше держать Леони в больнице. Нужно освободить палату.
– Это не настоящая палата. Она не соответствует нормам. Раньше туда вообще никого не клали. А почему он не сказал все это мне? – в ярости воскликнула Стелла, сверкая глазами, и воинственно воздев ножницы, как два ножа.
– Ну, может, он тебе позвонит… – ответила Жюли, инстинктивно отодвинувшись.
– Уж конечно это будет лучше. Это ведь меня больше касается, чем его…
Мимические морщинки на лице Стеллы обозначились резче, линия рта стала жестче, брови сдвинулись.
Словно бык увидел красную тряпку.
– Стелла, хватит уже!
– У меня никакой информации, я же тебе объясняю. Ни одного-единственного слова о расследовании. Я отправила ему документы, и что, ни звука! Чего они ждут? Что Рэй поправит здоровье, вновь соберет свои войска и отправится на абордаж? Он не вечно будет в депрессии!
– Все скоро появится, не волнуйся!
– А я вот не настолько в этом уверена… Вот если ты задумаешься, за что они борются, твой отец и Дюре? Что им это принесет? Одни неприятности, вот что! Я на их месте бы притаилась, говорила бы, говорила, но ничего не делала. Сидела бы спокойно в своем красивом домике.
– Ох, ну Стелла! Пожалуйста! Ты иногда такая утомительная…
– Я не утомительная, я просто задета за живое. Куда я мать-то потащу, а? Нужно же все организовать!
– К Жоржу и Сюзон…
– Это тоже не получится так сразу, по мановению руки. Нужно же спросить их мнения…
Жюли опустила голову, уставившись на квадратик, который пришивала к полотну, и решила молча переждать грозу.
– А! Вот видишь! Ты молчишь! Не отвечаешь! Значит, ты сама видишь, что я права!
– Нет. Я просто думала о Жероме.
Стелла так и подскочила.
– А при чем тут вообще Жером?
– Мы видимся каждый вечер, и это так здорово, даже странно…
– Ну а какое отношение он имеет к нашему разговору?
– Просто для меня это важно.
– Ты хочешь сказать, что я слишком влезла в твою жизнь и у тебя ни для чего не осталось места? Что я достала тебя своими проблемами?
– Нет. Я хочу сказать, что должно быть место для всего и для всех. И потом сейчас лето… И быть влюбленной летом с его длинными днями, чудными запахами в лесу и на лугу, подсолнухами, колючими колосьями ржи и пшеницы, репьи, которые цепляются к юбке, Жером осторожно снимает их, и я, поскольку совсем ничего про это не знаю, становлюсь такой… Такой…