Они услышали, как хлопнула дверь. В кухне воцарилась тишина.
– Ох, Жози! Как же хорошо у вас здесь! – вздохнул Гэри, вгрызаясь в хлеб.
– А куда помчалась Гортензия?
– У нее встреча с человеком, который создает звезд на парижском небосклоне моды, Жан-Жаком Пикаром.
– Не успела приехать?
– Жози! Не изображай, пожалуйста, что ты не знаешь свою дочь!
Гортензия подняла голову перед квартирой № 217 на улице Сент-Оноре и толкнула тяжелую дубовую дверь. Вошла в вымощенный брусчаткой двор. Вспомнила инструкции, полученные по телефону: подъезд, который справа, первая дверь после привратницкой.
Она глубоко вдохнула. Закрыла глаза. Сосредоточилась. За этой дверью решится ее судьба.
Она сейчас окажется лицом к лицу с человеком, который давал советы Тьерри Мюглеру, Унгаро, Хельмуту Лангу, Жиль Зандер и напрямую способствовал созданию марки «Кристиан Лакруа». Не карлик какой-нибудь. Она сглотнула, немного разволновавшись. У чувака жизнеописание подлиннее, чем Елисейские поля.
Хоть бы она его заинтересовала и он взял ее под крыло!
Если она покажется ему скучной, он поблагодарит ее и вычеркнет из своего блокнота.
Жан-Жак Пикар оказался любезным, обходительным человеком, однако взгляд за круглыми очками был пристальным и внимательным, точным и цепким, и в нем читалась постоянная работа мысли. На нем была черная водолазка и серые брюки. Волосы блестели от лака.
Он впустил ее в кабинет. Это была большая комната в бежевых и коричневых тонах. С большим черным столом.
Она представилась: «Гортензия Кортес».
– Елена говорила мне о вас, – сдержанно ответил он.
В руке у нее была папка с эскизами, он жестом предложил ей присесть.
Он смотрел на нее, изучал и наконец сказал:
– Отдаете ли вы себе отчет, как вам неслыханно повезло, что вас взялась финансировать Елена? Это голубая мечта большинства молодых дизайнеров.
– Да. – сказала Гортензия. – Но Елене тоже неслыханно повезло, что она встретила меня. Мы с ней составили команду. Без меня она не смогла бы затеять эту авантюру.
Он улыбнулся, и глаза его оживились за очками.
– У Елены отличный вкус. Только поэтому я вас здесь и принимаю.
– А вы много принимаете таких, как я?
– Ну, допустим, приблизительно двести человек в год.
– И скольких из них вы выбираете?
– Одного-двух, не более того.
Гортензия не моргнула глазом.
– То есть я буду первая или вторая.
Он широко улыбнулся, спросил:
– А вы принесли рисунки?
Гортензия кивнула и протянула ему папку.
В кабинете было так темно, что она подумала: «Не похоже, что нынче лето на дворе». Она сидела тут не более трех минут, но ей уже казалось, что она проделала долгое путешествие, побывала в иных мирах. Атмосфера здесь была спокойной, мягкой, какой-то изысканной. С улицы не доносилось ни малейшего шума.
Он взял папку с работами. Положил перед собой. Положил руки на картон.
– Сколько вам лет?
– Двадцать три, почти двадцать четыре.
– Расскажите мне, какова была ваша жизнь до настоящего времени? В какой среде вы росли?
– Я родилась в Париже. Но росла я в Курбевуа, меня, знаете ли, не спросили. Мой отец был очень элегантным человеком, он работал на американскую фирму, а затем поехал открывать свое дело в Кению. Там он и умер. Мать – преподаватель университета, специалист по двенадцатому веку. В ней нет ни элегантности, ни стиля. И она меня ужасно раздражает. У нас сложные отношения, я люблю ее и ненавижу, но это довольно банальная история, так что я не буду вдаваться в подробности. Я росла в Курбевуа, издали любуясь огнями Парижа. В четырнадцать лет я воровала журналы «Элль» и «Вог», старалась держаться ближе ко всему, что так или иначе имело касательство к моде. Я одевала соседок, рисовала фасоны платьев и пальто. Подруг у меня не было, с девочками моего возраста мне было скучно. Я сдала на бакалавра и отправилась в Лондон в колледж Святого Мартина, это были четыре года совершенного наслаждения!
– Когда впервые у вас что-то щелкнуло? В смысле первая эмоция, испытанная от ощущения моды?
– Мне было десять лет, отец отвел меня на выставку фотографии о моде. Мне казалось, что я умру от счастья. Я весь этот день была кроткой, как ангел. А потом превратилась в демона! Мне обязательно хотелось пойти туда опять, и нужно было, чтобы кто-то меня сопровождал. Я ходила туда раз десять, наверное. Мне не надоедало. Я заставила родителей подарить мне два каталога. Один, чтобы смотреть его, а другой – для вырезания. Я жила в доме, где квартиры снимали по социальному найму, и меня считали зомби. Но мне было все равно.
Он скрестил руки на груди и, казалось, заинтересовался.
– Три модельера, которыми вы восхищаетесь. И три, которых вы ненавидите!
– Шанель, Шанель, Шанель!
Он рассмеялся:
– Вы знаете, что существует какая-то другая мода, кроме Шанель?
– Знаю, но меня это не интересует. Шанель все, что нужно, уже изобрела.
– А кого вы ненавидите?
– Я не хочу тратить время на ненависть. Это значит расходовать энергию впустую.
Он опять улыбнулся, раскрыл папку, достал первый рисунок.
– Я принесла вам только самые последние. Другие не представляют никакого интереса, – прокомментировала она, только чтобы что-нибудь сказать.
Сердце ее начало биться быстро-быстро. Она теребила подол юбки, мяла, тянула, скручивала, раскручивала. Пыталась угадать, что он думает, по мимике его лица, по его жестам. Нельзя сказать, чтобы у него был скучающий вид. Он неторопливо просматривал эскизы, возвращался к уже виденным, задумывался. Поднял бровь, кашлянул, почесал щеку, оперся на локоть, потом на другой. Наклонился над одним из рисунков так, что чуть носом в него не уткнулся, улыбнулся, может, это хороший знак?
Она подождала немного, потом почесала горло и сказала:
– Можно подумать, что вы рассматриваете эхографию и только что заметили на ней зародыш!
Он засмеялся и с веселым удивлением посмотрел на нее:
– Совершенно верно! Мне не столько интересно, что вы мне показываете, сколько то, что я замечаю в вашем таланте, о чем вы и сами не знаете.
– Не факт, что я не знаю. Я вообще-то в себе уверена.
– От меня это не ускользнуло.
– Спасибо, приму это за комплимент. Ненавижу людей, которые извиняются, что талантливы.
Он, не моргнув глазом, продолжал изучать рисунки.
Она вновь взялась за подол юбки, потянула, потрепала, потеребила, пригладила. Как медленно ползет время! И как невыносимо ожидание! Ей не нравилась мысль, что она сидит в ожидании вердикта.