Вот такое у меня настроение. Одним словом, душа моя в смятении.
Я словно расстроенное фортепиано.
Ты уж прости мою печаль и тоску.
Может, я все-таки найду способ существовать в таких условиях? А может, так и надо было, срочно поменять все обстоятельства жизни? Может, я преодолею это испытание и стану другим человеком, более решительным, более разносторонним?
В ожидании, моя маленькая фея, прими все мое восхищение, мою нежность, мои поцелуи и присылай мне скорее новые произведения, чтобы насытить мой слух, мой разум и мое сердце.
Изголодавшийся
Гэри Уорд
Гэри, скрючившийся на диванчике между длинным столом Гортензии (она заставила всю квартиру столами для кройки) и телевизором, нажал «отправить» и тут же обозвал себя нытиком и трусом.
Вместо того чтобы сокрушаться о своей горькой судьбине, лучше бы начал действовать. Немного воодушевления, немного ярости, немного решимости и смелости! Не позволяй собой помыкать маленькому прелестному демону, который привык, что весь мир у его ног, и навел везде удобный ему бардак, воспротивься, взбунтуйся!
И словно подтверждая, что наступило время действовать, Гортензия ворвалась в гостиную, жуя на ходу сэндвич с колбасой и огурцами, и закричала:
– Гэри! Ты разлегся на моей ткани! Это новая модель, ты мне ее порвешь! Ложись куда-нибудь в другое место! Или пойди погуляй!
Гэри недоуменно уставился на нее.
Это уж слишком!
Они спят на матрасе прямо на полу в комнате Гортензии под столом, на котором навалены ткани. Там еще стоит швейная машинка, лежат ножницы, булавки и выкройки. Ничего нельзя ни сдвинуть, ни тронуть, work in progress! [34] Пространство принадлежит ей целиком и полностью. Потому что ей мало одного стола, мало одной машинки. Ей нужно все место в квартире! Нет ни сантиметра, который бы ей не принадлежал. И она строго следит за тем, чтобы никто посторонний не заступил на ее территорию. Ночью она просыпается, зажигает свет, чтобы попробовать новый крой, новую линию, срочно зарисовать силуэт, который она видела на улице, лихорадочно строчит имейл и засыпает, отпихнув руку, которую он невзначай кладет на какую-нибудь часть ее тела. Даже бедра ее коснуться не мог, она тут же начинает нервничать и бурчать, что сейчас не до того.
Ей сейчас не до него, это факт!
Он принял душ, стараясь не набрызгать на швейную машинку, которая делала петли и подшивала край.
Ему нужно было отодвигать нитки и ткани каждое утро, чтобы расчистить место для чашки кофе и бутербродов.
Время от времени он по рассеянности случайно проглатывал булавку. Кашлял и давился.
Он поражался другим обитателям квартиры, которые молчаливо терпели нашествие Гортензии.
– Следующему урагану, думаю, дадут твое имя, Hurricane Hortense, это будет неплохо, да? – сказал он, улыбнувшись. Они сидели на кухне на самом краю стола и ели макароны с соусом. Он попытался слегка развеселить всю компанию, сидящую с удрученными физиономиями.
Никто не засмеялся. И тишина, которая последовала за этим, была весьма красноречива.
Зоэ ждала результатов экзамена на бакалавра и молча наблюдала за захватом ее территории. Жозефина отсиживалась в библиотеке, а Гаэтан…
Гаэтан осмелился противостоять Гортензии.
С оружием в руках.
И вот между этими двумя завязалось сражение.
Они орали друг на друга.
Ну и семейка, сущий ад!
Недавно Гортензия нашла маленькие конвертики из белой бумаги, наполненные порошком, в вещах Гаэтана, поскольку она решила выбросить все из шкафа, чтобы положить туда свои рабочие материалы. Она побежала в туалет и выбросила их в унитаз.
Гаэтан впал в ярость. Эти пакетики стоили как минимум две сотни евро. Это же был его личный бизнес! А как он теперь расплатится? А? Она подумала об этом? Он остановил ее у входа и завопил: «Я не боюсь тебя, Гортензия!»
– А я не хочу иметь у себя дома торчка!
– А я живу здесь, представь себе. И Зоэ тоже тут живет. А Зоэ – это моя девчонка, и она меня любит. Тебе вообще известно это слово? Любить?
– Вот именно! Для блага Зоэ я и завела этот разговор. А что скажет мама, если она узнает, что ты барыжишь и что Зоэ это покрывает, потому что боится тебя потерять, а?
– А это не твои проблемы, мисс Совершенство! Прекрати уже тут царить и строить всех вокруг! Мы гораздо лучше жили, когда тебя тут не было! Оставь нас в покое, свали отсюда!
Он кусал кулаки, едва удерживаясь, чтобы ее не ударить.
– Тут только один человек должен свалить, и это ты! Зоэ станет легче дышать. Ты разве не видишь, что она больше не может? Что она чахнет из-за тебя? Волнуется, переживает, грызет ногти, потеряла аппетит, плачет втихомолку, а ты ты ничего не замечаешь!
– Она обломается, если я уйду. Ты этого хочешь?
– Один уйдет, десять появятся. Я ее утешу. Она, конечно, немного поплачет, но это скоро пройдет! Она не так воспитана, чтобы жить с таким типом, как ты.
– Она меня любит, и я ее люблю, представь себе!
– Это ты так думаешь. Она не осмеливается ничего сказать, но она уже не в силах так жить. Моя сестренка – хорошая девочка, вот так.
– Подожди, вот я сдам на бакалавра и свалю отсюда!
– А ты считаешь, что ты сдашь? Ишь, размечтался! И вообще, хватит тут орать, ты шумишь и мешаешь мне работать!
Гаэтан ушел, хлопнув дверью. Зоэ горестно вздохнула. Она ничего не говорила и молча смотрела, как они ссорятся.
Гэри хотел было выступить в качестве парламентера с белым флагом, а потом решил: к чему зря стараться? Они опять начнут хамить друг другу.
А самое ужасное, что он уже не может понять, кто же из них прав.
Ему хотелось только одного: вернуться в свою мечту, наполненную нотами и волшебными звуками.
Он вышел за дверь и отправился гулять по Парижу.
Ширли села на церковные ступеньки и вытерла руки о передник. Они с Кларой только что прочитали лекцию на тему: «Как прокормиться и прокормить семью, если у тебя нет денег».
Еще неделю назад она была в Мустике, на острове. Ширли улыбнулась, вспоминая бассейн, куда она ныряла каждое утро перед завтраком. Белые салфетки, которые Нина меняла каждое утро. Сияющее солнце. Золотистые ломтики хлеба. Свежевыжатый апельсиновый сок. Манго, яичницу из двух яиц на хрустящем беконе. Кофе, сине-зеленое море, белый песок, маленькие яркие рыбки в воде…
Одним прекрасным утром она поставила стакан с апельсиновым соком на столик и сказала себе: «Все, хорошенького понемножку, пора возвращаться в Лондон. Я все равно не пойму, как все устроено в моей голове».