– Ты научишься для меня играть на кантеле, твой тромбон меня никак не вдохновляет?…
Потом была у него женщина со смуглым ребенком – работала в их жилуправлении дворничихой – явно убежавшая от позора на родине. Молоденькая, пухленькая, но жалкая тусклым взглядом, и очень покорная. Началось все со сладостей ее миленькому экзотическому ребеночку. Едва не засосало. Разрывал несколько раз – наверное, не бросил бы сам никогда, не от привязанности – просто от жалости. Пропала она, вдруг, растворилась внезапно. Однажды пришел с покупками на острие похоти, а ее нет. Дернулся в поисках, но быстро понял: самолюбие его не пострадало. Может быть, почувствовала что-то? Не обижал он ее, нет – носил подарки, не скупился. Вот тяги к общению не было – была потребность в близости: раз в десять дней. Отдавалась молча, страдальчески отвернув лицо. Она казалась ему проще. Сейчас-то понятно большее. Пришел домой, ностальгически разложил на столе покупки, потеребил крайнюю плоть, представляя не ее – свой собирательный образ, она вошла в него элементом легкой доступности – этим удовлетворился полнее.
Странно все, однако, щипковый инструмент он все же освоил – им стала гитара. И не в Караваевой тут вовсе дело. Тоска бы съела, не сумей он заглушить огрехи своей вялотекущей, неинтересной жизни в задушевной песне барда. Бренькал на гитаре, сам немного сочинял – все в стол: не был амбициозен, но пожар таким образом гасился.
«…И вот нате-с – Ираида, Ируся-пумпуся. Обидно, за столько лет серьезное увлечение. Понятна ему, с фантазией в голове, и, главное – его образ, его формы. Сученок Степик… – выхватил из самого стойла».
«Ожегов» прыгал на груди, повторяя толчки возбужденного сердца. Так громко настойчиво он слышал его в период вымученного оргазма.
Кольнула, невзначай, мысль об отсутствии свежей рубашки, но тут же исказилась страшной картиной мести Степику. Бить ему Степика не хотелось. За что? Но судорожное желание размазать по белой стене зрелым томатом, чтобы все увидели его осклизлое содержимое, особенно Ирусику, возникло стойко.
Завтра к десяти «генеральная репетиция. Что, как, когда?»
Вопросы без ответа долбили мозжечок. После неспокойной ночи и онанизма под утро сквозь сон, в счет восполнения утраты, воспалившийся мозг выдавал коварные сценарии из прочитанного или увиденного в сериалах.
«Не то, все не то. Взрослый, неглупый мужик, встряхнись. Ты способен на самобытную яркость, ты единственный и непревзойденный фантазер!»
Воображение затмевала Ируся.
«Все оттого, что ты слишком рано возомнил ее своей…».
Утром Силантий реанимировал рубашку из коробки для грязного белья. Бледность лица в зеркале его озадачила. Круговыми движениями растер после бритья щеки – болезненная розовость, увы, придала еще большей жалкости от скрытой внутри вины, дополнив никчемностью во взгляде от бесполезного терзания плоти. Таким он и явился в концертную яму. Ируся в несвойственной себе манере суетилась среди техники, давала указания рабочим сцены. В суматохе последних приготовлений Степик прилаживался к инструменту, бросал под нос реплики недовольства, можно сказать брюзжал. Вскользь обращался к Силантию от третьего лица, не обращая внимания на его рассеянность. В эти минуты Степик был для Силантия мерзок. Он не пожалел об опоздании, хотя не терпел спешки – их непотопляемые стулья стояли на мертвых якорях рядышком, подобно крейсеру «Аврора», строго обозначено и навек.
Дирижер поднял палочку: сейчас начнется другая драма – классика с музыкальным сопровождением. Силантий ждал взлета тени рук, уставившись в пол. Команды не последовало. Палочка дирижера постучала по пюпитру.
– Внимание, господа, какие-то вы все неорганизованные. Сочетание браком – тоже премьера, но сегодня важнее другое… Итак, увертюра из-за такта – не пикнуть до вступления литавр. Помним раз: важно захватить слушателя тайной и чистотой!? Помним два: при вступлении отдельных инструментов наши отработки фортиссимо?! И чтобы под сердцем жгло от чужой страсти!! И обрушивающее эту страсть контрастное пиано в начале решения развязки… Кстати, Ираида, поздравляю. У вас будут супермузыкальные дети!… Им не придется вдалбливать в голову прописные истины. Прогон пойдет одним махом, без остановки – замечания в конце.
Силантий в недоумении поднял глаза. Что-то здесь произошло без него…
Тень рук дирижера взлетела, губы поймали мундштук тромбона, и он вступил… Произошел мгновенный обрыв и гробовая тишина…
– Силантий, ты, конечно, душка, но зачем по живому?!
…Дальше, как на автомате, откатали всю программу без помарок.
Дирижер удовлетворенно закрыл ноты.
– Спасибо, господа. Прошу завтра при параде, при всех положенных атрибутах, как штык!
Дирижер подошел к Силантию, положил руку на плечо.
– Ты слухач от Бога. Похоже, в груди твоей революция и видуха не айс. Могу чем-то разблокировать процесс?
Силантий в это время ухмылялся себе размазанным по стене силуэтом Степика.
– Э, да ты еще в теме, дружок. Тогда сам ищи выход из лабиринта.
Степик терся у стула, заглядывая за кулисы. Там Ираида давала напутственные указания, постреливая в их сторону глазами. Так получилось: они выходили со Степиком вместе – Ираида догнала их.
– Я догадывалась, что вы друзья. И вот тебе, Степик, кандидатура.
Степик в коридорной сутолоке оттеснил Силантия под бок Ираиды. Она дотронулась до его руки – думал случайно, а она уверенно держала его оттопыренный мизинец. Профессиональная постановка кисти руки на кулисе тромбона зафиксировала этот палец в неудобном для обихода положении, но ей это пригодилось.
– Правда, Степик, ты приглашаешь Силантия на наше бракосочетание?
Степик странно дернулся, но осклабился, такой знакомой Силантию кухонной загадочной улыбочкой.
– О, yes, my дорогой соратник. Кто бы сомневался? Будешь дружком!!
– И ладно, – сжала до боли его палец Ираида, – в субботу 13-го. Не пугайся, не в 13–00 – в 11–00 ждем-с… Тесная компания – никого посторонних.
И они отдалились в потоке футляров, вытекающих из узкой двери черного хода.
В метро по дороге домой Силантий вряд ли мог видеть, кто его окружал. Рассеянный взгляд гасил ход его терзаний. Безразличная мимика не выдавала течения его нелегких мыслей. В этот момент он лелеял в себе ощущения прикосновения к телу Ирусика. От нее исходило дыхание жизни, ощущение сказки без конца, полет в вечность. Перед глазами рядом со Степиком перемещающимся рядом, изогнутая в угоднической позе рачка, стояла ее раскованная жизнеутверждающая походка. В потном обрамлении чужих плеч, в тесном сквозняке вагона мысли его сжались безысходностью. Он уже знал: с приходом домой для сиюминутного удовлетворения, он кинется терзать свою плоть, благо и запах Ирусика еще остро ощущался им. Он мгновениями ненавидел себя. Полной ненависти не дала вылиться суета вокруг него – люди толкались и выходили. Как в бреду, он куда шел. Визгнули тормоза.