Солнцестояние перевалило за полдень, подмятая упругими шинами трава издавала знакомый с далекого детства медвяный аромат. Горячая спина изнывала от жары, а струйка пота в ложбинке между лопатками на ленивом дурманящем ветерке ускоряла мысли о привале.
Вот извилистая тропа вплотную подступила к кочкарнику. На самую землю насунулась прошлогодняя лапа лещины, усыпанная зреющими плодами, вчистую спрятав, едва заметную в густой траве проплешинку – это и есть начало тропки, ведущей в богатые ягодниками дали. Здесь всегда привал.
Недалеко от тропы, в спайке длинных волокон влаголюбивой шелестухи, затаился знакомый родничок. Приткнув велосипед в тени чертополоха, устремился с нетерпением больного хронической ностальгией путника, к живому кристальному оконцу. Едва коснувшись его поверхности сухими губами – по телу побежала даровая прохлада. И никакая сила не смогла бы оторвать в это время от чудодейственного зеркала.
Напившись, осмотрелся, но не встретил пронзительного буравчика желтых горящих ненавистью глаз. Взор уперся в хитросплетения буйной растительности, обильно напоенной мочаком.
А тогда, в далеком… в общем, тридцать лет назад, события могли развернуться обыденно, не случись встречи, которая внесла в мою жизнь детективный сюжет с финалом, рождающим сочувствие.
…Не вставая с колен, с трудом стянул со спины просоленную бобочку, с замиранием дыхания начал плескать пригоршней на шею, на руки – на все, что несколько мгновений назад пылало жаром, прозрачную, как слеза младенца, холодную, как талые снега Эльбруса, кристальную родниковую воду. Такой, до боли своей и необыкновенно вкусной, она остается для меня в этом, одном-единственном месте родной белорусской глубинки.
Остудив тело, отыскал старую знакомую кочку. Сел, едва промяв жёсткий пучок зрелой травы. С содроганием представил вкус горячих рыбных консервов, что томились на багажнике в приторочке. Набрал в складной походный пластиковый стаканчик с переливом родниковой воды, отломил корочку домашней ржаной лепешки из муки последнего урожая, и, наслаждаясь наступившим таинством, не спеша, в растяжку, приступил к трапезе, больше смахивающей на ритуал, отдаляясь мыслями в то далекое прошлое…
…Помнилось, за короткое время случилось тогда три вызова в противоположно удаленные села. Три варианта, и каждый до чрезвычайности тяжелый, чреватый гибелью скотины. А семьи, держатели скотины, в большинстве своем немалые – по три-пять душ детей, да беззубые молочные старики на иждивении. Что значила гибель скотины для такой семьи? В тот год и бульба не уродила – «не до жиру». Для белоруса бульба – второй хлеб. Падеж скотины – куда более тяжелое бедствие, помереть бы не дали – не те времена, но и полноценным существование без исконного для селянина продукта не назовешь. Белорус, угнетаемый веками захватчиками, сумел сохранить гордость, не склонился бы до попрошайничества: на крапиве да на житной болтушке продержался бы до лучших времен, но о тяжелом испытании, когда дети малые канючат недоедая, стоило вспомнить.
…Так же, в летний полдень, после молотьбы ногами с самого рассвета, остановился у облюбованного родничка. Благоговейно наклонился так, что едва дрогнула поверхность от осторожного прикосновения губ.
Ощущение постороннего сильного присутствия морозом пробежало по спине. Воздействие было устойчивое, тревожное, до тугой собранности во всех мышцах, вызвавшее на мгновение вращающиеся пурпурные круги в глазах.
«Может, устал?» – мелькнуло и отскочило.
Тяжелое, липкое воздействие било в лицо. Пронзительным огнем что-то свирепо нацелилось из-за горба кочки.
– Неужели, волк!? – выдохнул с вырвавшимся стоном вслух.
Взыгравшее внезапностью сознание выхватило Тертуллиана:
«Кредо квиа абсурдум».
Не сорвался в диком страхе с места, не побежал. Зная повадки псовых, сумел дать выдержку.
«Здесь не моги опустить глаз. Спасуешь, сноровится в молниеносном прыжке сбить с ног, вцепиться в горло», – прострелом, вместе с тертуллианской нелепостью высверлило голову».
«Не моргать, не опускать глаз! Демонстрировать силу через взгляд – даст Бог, отвернет».
Мысли лихорадочно искали правильное русло, болезненно пульсировали в голове.
Глаза от напряжения заплыли слезой, хотелось сморгнуть затмевающую резкость влагу.
«Не моги, не моги», – держало сознание глаза в полномерных «юбилейных».
Мысли трещали заевшим ткацким станком, однообразно, занудно – без выхода вожделенного финала.
Сработал навык ветеринара и, осмелюсь заметить, природный дар аборигена здешних мест. Придав взгляду звериной уверенности, зрачок в зрачок, двинулся на шаг вперед.
Волков до сих пор наблюдал со стороны, слышал рассказы бывалых с припудрой и без. В любом случае, ничего хорошего встреча не сулила. Спозаранок, на ранних выездах – не раз, на опушке во мгле наступающего дня видел застывшие силуэты волков, вероятно, сытых, возвращающихся из дальних «турне» к логову. Тогда они человека не трогают, сторонятся. По грибы да по малину селяне собирались большими группами, ходили с опаской: детей с собой не брали.
Но эти, хочется сказать, сатанинские дети, ныряли в малинники украдкой. Да, слава Богу, все как-то обходилось.
По интенсивности нападок было понятно, кто в это время орудует. Легко вычислялась семья, если у той на откорме волчата. Тогда и устроили охотничий гай, с флажками – все, как положено, казалось, своевременно, чтобы поголовье на корню изничтожить. Беда была общей – участвовали все, кто имел и умел держать ружье. Да подстрелили лишь одного годовалого щенка. Логово нашли, разворотили, но поздновато затеяли – волчата выросли, успели стать на ноги. Дней на десять набеги стихли – потом, как прорвало. Словно в отместку, стали резать скотину и здесь, в месте их выдворения, планомерно, четко по расписанию – раз в неделю. С волком надо всегда на Вы, с осторожностью, с большой практикой, с нестандартным подходом. Селяне сами взвыли волками.
Мой волк должен был ощетиниться – фактор внезапности был явно утрачен, здесь поддавай больше устрашения. Но он продолжал оставаться на месте, неуклюже, все больше заваливаясь набок. Взгляд его, вопреки лютой ненависти, выражал откровенное ко мне презрение. Решение зрело по обстоятельству.
Не отводя глаз, по памяти, начал без резких движений медленно пятиться к велосипеду. Там на багажнике завсегда тонко отточенный топорик. Все так же, задом, без резких движений отдалился довольно далеко – волк ни с места. Не опуская глаз, нащупал за спиной обмылок топорища. В рывке, с первого раза, выхватил из приторочки спасительное орудие и стал наизготовку. В напряжении руки потряхивало в лихоманке. Но взял себя в руки, собрался. От родника обычно веяло приятной прохладой, а тут жгло ледяным холодом. По телу пробегал озноб.
Сработал инстинкт древнего охотника: добыча не должна уйти. Оскалился, до смешного правдоподобно, издал рык, имитируя соседского волкодава Полкана.