Связанные с этим случаем воспоминания долго терзали живостью восприятия. До назойливости часто, в порочном круге, замыкались самые острые эпизоды, отчего мог сам себе вдруг безудержно засмеяться. Словоохотливый дед Пигулевский – в прошлом знатный охотник и кротолов, проходящий мимо, однажды выдал во всеуслышание:
– Чтой-то наш ветелинар не в своем стал уме… А не, товось, он, эт-та, на безбрачной почви? Не съезживает ли он тихошенько с рассудков на ентай самой почви?
Бестия, пока не оповестил всех своим наблюдением – не угомонился. Люди и впрямь косились какое-то время, выискивали что-то, привязывали к моей одинокой особенности: одни откровенно – многие сочувственно. Не мог я рассказать им всю правду, заклевали бы. Недоброжелателей за свою врачевательную деятельность, как оказалось, не многих наплодил. Как видно, преобладающее количество все же выручал из беды. Не скоро Пинчуки успокоились, пока не отчебучили очередной скандал с мордобоем и проглоченными зубами.
…Продолжая не сводить с волка глаз, снял с руля дерматиновую сумку с врачевательной всячиной, натянул её ручками на локоть и медленно двинулся в сторону лежащего волка. Догадка в том, что он подранок, уже появились. Приблизился метров на пять, и только тут увидел его заплывший сгустком черного глянца зад. От потери крови волк – им оказался крупный трехлеток, сильно ослаб.
«Ты, дружок, как в войну мой раненный отец-партизан, в горячем ознобе приполз к воде. Отец выжил – люди нашли вовремя, если бы не помогли, помер бы».
Выйди волк на меня в застреле, не мешкая, приложил бы к голове картечь, да дуплетом для верности.
Горящие несколько мгновений назад глаза волка начали тускнеть – они за мгновения заплывали слезой. Похоже, волк плакал от боли, отчаяния и полной безнадеги.
Скажу с откровенностью: я в то время и на мгновение не думал о мести. Мог ведь, вполне, нанести разящий удар. Высыпал скоренько содержимое сумки на проплешину кочки, набрал в шприц снотворное, сумкой отсек от себя его голову и мгновением сделал в холку, уже плывущему в двойственном состоянии, инъекцию. Вряд ли смирившись с положением, скорее, понимая мою миссию, волк даже не дернулся, лишь тяжело вздохнул, совсем как человек. Такая жалость сковала мое сердце! Не понятно было, какой невероятной волей удерживалась на весу качающаяся голова? Дозу снотворного рассчитал с хорошим запасом. Волк вперился в пустое пространство мокрыми от слез глазами, внешне смирившись со своей участью. Я уже начал сомневаться в качестве лекарства. Минут двадцать я выжидал, вдруг волк повел на меня помутневшими, полными слёз и страдания глазами и внезапно замертво ткнулся носом в землю. Я облегченно выдохнул – машинально накинул служебный халат, служащий для массовых прививок, проверил концом топорища жизнеспособность волка: на его шее едва заметно струилась артерия. В голове промелькнули все последующие возможности, и я решил перетащить безжизненную тушку дальше, в овражью хмеречь, метров за двадцать от тропы – там и оказал всю необходимую помощь. Оглянулся вокруг: удачнее не бывает – ни лещины, ни малины в ближайшей округе не просматривалось. Заросли молодой жимолости удачно скрадывали место от постороннего взора, а две, сросшиеся в одну рябинки, создавали достаточную тень от воздействия палящих полуденных лучей.
«Здесь тебя вряд ли найдут и дотошные взрослые, и вездесущие подростки. До утра он проспит, а там введенная глюкозка, да запас его жизнелюбия скажут свое последнее слово. Такие раны скоро не заживают. Зимой бы ты, дружок, окочурился задолго до окончания операции. А сегодня ты должен жить!»
Кроме разбитой капканом плюсны левой лапы, в лопатку глубоко вгрызлась пуля, на доли сантиметра ниже позвоночника.
«Артерия не затронута, в этом его везуха, хотя кровищи утекло… В такой близости позвоночника повреждения не проходят бесследно. Даст Бог, к его везению добавится мое усердие».
В глубине души хотелось его выздоровления. Недалеко от морды сделал углубление, прикопал целлофановый пакет – получилась импровизированная колдобина. Налил в нее из родника воды и отправился домой, с мыслями назавтра вернуться.
На следующий день, едва закончив неотложные дела, вернулся назад. Волк всполошился, но только тогда, когда контакт стал неизбежностью. Увидев меня, он почти сразу угомонился и беззлобно, смахивающий на несчастную собачонку, буравил меня пронзительным, но не злым, скорее изучающим взглядом. Воды в углублении не было – значит, пил. На случай, если не откажется от еды, взял с собой «дохленького» курчонка. Волк, как бы нехотя, но вполне целенаправленно, разделал его и съел, оставив один перьевой покров.
«Горячка прошла. Укол антисептического не помешал бы. И все-таки, ты теперь обязан жить, бродяга! – холил я в себе самолюбие врача».
Перевязывать его я больше не осмелился, но кормить приходил через день. И так в течение двух недель. Однажды, приехав, как обычно, обнаружил волка не в овраге, а у самого родника. Его проницательные глаза пытали меня вопросом, я почувствовал это издалека. Ощущения тяжелого взгляда достались мне по линии матери. Практически все поколения по женской линии были крайне чувствительны к недоброму. Помнится, любой посторонний внимательный взгляд на себя я воспринимал с детства в краску. Я оказался таким единственным наследником по мужской линии, возможно, поэтому и избрал профессию, где меньше людского внимания. Я в последний раз принёс волку поесть – несколько тушек свежеразделанных кротов он проглотил тут же.
«Вот и все! Моя миссия окончена, теперь ты, зверь, не попадайся мне на пути! – прикрикнул я, как мог суровее и громко пристукнул в ладоши».
Волк нехотя развернулся вполоборота и заковылял прочь в заметном недоумении, держа меня в своем поле зрения. Неуклюже таща безжизненную заднюю лапу, удалился на расстояние и стал. Я пугнул его, как обычно пугал назойливых собак, нагнувшись за камнем – волк среагировал, чем вызвал у меня усмешку, тут же скрывшись в зарослях. Его не стало видно, но я физически чувствовал жжение гиперболоида глаз через непробиваемую сетку зарослей.
К роднику я больше не ходил. События закрутились, но вспоминал я об этом случае почти всегда, ложась спать, когда по сложившейся практике планировал завтрашний день. Как и вся страна, я был заражен вирусом планового ведения дел. Спасибо за эту, дарованную временем привычку – у меня никогда в жизни не оставалось висящих «хвостов».
Спустя год после досадной практики, призвали меня на срочную службу. Проходила она в Южном регионе, в одной из резервных воздушно-десантных дивизий.
Часть располагалась в густонаселенном жилом районе. Большой промышленный город и порт порождали определённые уклады, отличные от деревенских. Многое мне не нравилось в пустой городской суете.
Благодаря дедовской, по материнской линии, генетике – высокий, белокурый, хорошо скроенный, физически сильный, пользовался авторитетом у старших товарищей по службе. Дедовщина не обошла стороной: по мелочи обижали, но мой добродушный нрав и достаточная физическая сила заставляли легче общаться со мной. Меня иногда приглашали на увеселительный променад вне части, может быть, для устрашающего фактора на соперников? Ходил с «дедами», которые знали в городе все входы в женское общество, в увольнения. Местные девушки разительно отличались от деревенских. Конечно, и у нас случались сбои в общепринятом поведении, однако взаимоотношения с ними складывались много проще – девушки были раскованнее, доступнее.