На третьем году службы запала в душу одна случайная девушка. Она приглянулась мне, и я, сиротливо стоящий на остановке солдатик, приглянулся ей. Все наши села заполонили Наташи, и здесь мне повезло-не повезло: она оказалась с тем же именем. У нее дома, в спешном порядке, как-то не очень романтично я стал мужчиной, а она – не девушкой. Сейчас-то я могу сказать, что возобладало тогда: гормон, романтизм или ее действительная неповторимость. Со мной случилась первая любовь, вот так…
Я с трудом вытягивал до очередного увольнения – меня болезненно тянуло к ней. Кому посчастливилось пережить первое и последнее сильное чувство, поймет меня. Она произносила слова любви, каких я, отродясь, не слыхивал. Мой книжный романтический пыл блек под ее практическим напором.
Наташа жила в стандартном рабочем районе. Двухэтажные дома, образующие его, казались мне лучшей архитектурой мира. Друзья, я любил! Небольшого росточка, но красивая, искрометная, с копной густых темно-русых волос – личность с большой буквы, сумевшая покорить меня во всем, кроме главного: какой выбор сделать после службы.
Возможность и интрига остаться в ее городе, стать городским, о чем мечтали все деревенские, была. При рынке требовался дипломированный ветеринар. Но я, верите, даже под ее обаянием не смог выбросить из памяти запахи родного деревенского дома, зимние метели, поля василькового засилья – не смог принять сердцем шальные здесь ветра, дурной запах асфальта, фланирующий местный «Бродвей» и автомобильный смог. С одной стороны, Наташа перетягивала на городскую чашу весов – с другой, тяжелая ностальгия. О поездке в белорусскую глухомань Наташа и слушать не желала. Я сделал вывод, что не достаточно хорош для небольшой жертвы.
Последнюю ночь мы не сомкнули глаз. Съемная комната во времянке одинокой старушки запомнилась на всю жизнь – по силе оставшейся памяти, на уровне эпизода с волком. Я демобилизовался и уехал домой. После городской Наташи наши девчонки казались мне мелкими примитивными лохушками. И, если бы не тяжелая адаптация в продолжении учебы да круговерть любимой работы, вернуться бы мне назад. Безмерным солнцем, красивым теплым морем юг прельщал кого-то до содрогания души – я эти качества мог принять, но лишь на время недолгого путешествия или некоторого разнообразия в летний отдых, и только. В душе лирика, меня не зажгла суровая красочность мергелевых хребтов, не заставила быть лучше ярко расцвеченная симметрия клумбовых композиций. Городская изощренная монументальность не смогла отрешить от просторов родной белорусской сторонки. Уж слишком остро виделась здесь бесполезная людская суета, пустое растрачивание жизни, искусственно создаваемые утехи. Среди преобладания камня – каменела твоя собственная душа.
Меня пытались сватать, но в откровении своем я оставался стоек: отвергал всех предлагаемых мне девчонок. Постепенно с моим выбором смирились. Ползущий почти вслед шепоток о моей мужской несостоятельности, в конце концов, иссяк, все окончательно угомонилось, приняв мою позицию, как постфактум. Жаль одну девчушечку, славную, добрую подросшую малолетку, влюбленную в меня откровенно еще со школы, кстати, не Наташу. На моих глазах она превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя – хороша всем, но не Наташа. Зацвела в один год, как ранний первоцвет, а психологически окрепнуть не успела – резала себе вены. Долго ждала и надеялась: оценю, замечу, долго никого к себе не подпускала, потом с отчаяния вышла замуж за первого пришлого. Каюсь, заметил, но не оценил – одной ей сказал всю правду. Почему в жизни так много несоответствий? Понятная, своя, девственная, без пороков, а не легла на душу?!
Неизвестно, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь: в тайном ли ожидании, вечном ли одиночестве или еще как трагичнее, если бы не письмо. Я на него отчаялся вьюжной белорусской ночью. Судорога сковала все текущие мысли – осталась одна, как старая давняя фронтовая рана – она преследовала меня в известном порочном круге. В этот раз выигрывала непреклонная южанка.
Сел за стол, включил свет. В печи посвистывало напоминанием в подробностях нашего общения, окна заиндевели от возможного просвета других мыслей.
«Мой заснеженный лес, мои спящие под снегом поля тоскуют без тебя. Выражаю и свою огромную тоску. Откликнись. Твой друг».
Метель бушевала три дня. Я пытался переписать текст, писать длиннее, чувственнее. Получалось слезливо, как казалось, чересчур угнетенно. На юг улетел первый вариант.
Прошло двенадцать дней. Метели уступили место тихому десятиградусному морозцу. Санный путь обкатался, пошли первые отелы – работы хватало. Помню, как сейчас, проезжая мимо почты, тронул за плечо возницу, но передумал и дал команду приударить – как раз распахнулась дверь. В свисшем с плеча теплом платке выскочила влюбленная в меня девчушка – она без слов, с надрывом, ткнула в отворот полушубка телеграмму.
В ней рукописным текстом запечатлелось:
«Прошу возможности нашего приезда. Наташа».
Я позабыл обо всем. Можете себе представить, что завертелось в моей голове. Робкий вопрос возницы привел в чувство. Мы тронулись, а девушка, вручившая телеграмму, так и осталась стоять с немым вопросом на лице. Работа валилась из рук. Односельчане шептались, пряча усмешки, явно зная о содержании послания – я оказался на острие деревенских сплетен. Противоречия разрывали меня, к весне я был близок к отъезду, но текущее время приносило охлаждение.
«И страшного-то ничего нет – хочет с мужем посетить наши прелести? Как много, как страстно я рассказывал ей о них, как безуспешно пытался зажечь в ее сердце хотя бы искру участия!»
Чтобы не терзаться догадками, отправился в районный центр и оттуда дал «молнию»:
«Кредо квиа абсурдум. Шурик».
Прошло время. Набирал силу июнь – самое время для отдыха.
«Смогу уделить им немного внимания», – не терял я подогреваемой надежды.
Сердце подколачивало от каждого постороннего звука, редкого здесь мотора, от каждого громкого слова. Старался все дальние поездки свести в одну. Месяц прошел в ожидании – вспыхнувшее возбуждение попритухло.
Дни шли своим обычным чередом.
Однажды, возвратившись поздно из дальней поездки, спешился, как обычно задолго до дома, давая отдохнуть напряженным мышцам. Еще издалека увидел свою калитку приоткрытой – нонсенс, не похожий на меня. Если калитка закрыта, всем понятно: приема нет – в это правило были посвящены все. Подойдя ближе, на скамейке у входа увидел расписанную пальмами походную сумку. Я едва не сорвал дверь с петель: ворвался вовнутрь – на краешке моего потертого топчана сидела Она – ослепительная, загорелая, в броском, под стать сумке, сарафане «Акапулько» с… ребенком на руках. Сердце сладко трепыхнуло. Я остолбенел, не в состоянии промолвить ни слова. Наташа хладнокровно переложила спящего ребенка на кровать и тихо, без слов обняла меня. Потом резко отстранилась.
– Не хочу недомолвок. Ты остался единственным кого хочу и могу любить. Сможешь, прости за грандиозную ошибку в моей жизни.
Как я мог в те минуты думать о чем-то для себя виртуальном?