* * *
Верка проводила гостей в Москву почти в полном соответствии с протоколом, но, придя домой, вдруг очутилась в плену странных ощущений, от которых разрыдалась обильными слезами. Вскоре она поняла, что это слезы трудного и таинственного счастья, а может, сожаления об окончании чудного праздника – настоящей награды после долгих месяцев тяжелого вдовства. Стало ясно: ее жизнь перешла в новую фазу, перекинулась в иное, неожиданное русло, в нем катятся совершенно другие, почти незнакомые доселе волны, и ответ, куда они ее вынесут, оставался пугающим и одновременно сладостным абсолютной неизвестностью. И лишь одно было ясным, прозрачным и понятным: в это течение ее занесла большая Любовь. О том, что ей предстоят неимоверные трудности, Верка догадывалась и имела представление об их масштабах, но они ее не пугали, потому что на первом месте стояла Любовь, а все остальное являлось неотъемлемой частью борьбы за нее. Краткая ночь, проведенная с Анталом, словно наградила ее особенными крыльями, которые дали ей возможность вылететь из темницы и снова ощутить себя любимой и любящей женщиной, а значит, жить полноценной жизнью.
И действительно, Верка впервые после трагического ухода Виктора стала ощущать полноту бытия. Ее все радовало: наступившая зима с переменной погодой, каждодневная работа и особенно сын, он уже хорошо читал, успешно осваивал игру на аккордеоне и часто принимал не по возрасту самостоятельные решения.
В душе она трепетно ждала вестей из Венгрии и в декабре получила первую весточку. Она пришла не по почте, а вместе с условиями контракта на поставку нового оборудования для разлива вина. Письмо было запечатано в длинный конверт, по-особенному сложено и написано каллиграфическим почерком. Антал писал рискованно открыто о своей любви, что тревожило и радовало Верку. Она запоем прочитала эти строки, потом внимательно прошлась по некоторым пояснениям к новому оборудованию и затем с тревогой начала вникать в скупые строчки на политическую тему. Улавливая многое из того, что было написано между строк, Верка поняла одно: в Венгрии люди проявляют открытое недовольство социалистическим строем. До этого она не сомневалась: СССР настолько могущественная держава, что под ее крыло стремятся все народы мира, и в ее душе давно восторжествовала гордость за свою Родину. Ее убеждение сильно окрепло под влиянием Виктора, он не был партийным, но относился к истинным патриотам. В своем прошлом Верка винила только себя, а часто, видя бедность и убожество вокруг, считала, что этому способствует немало внешних причин и, безусловно, в первую очередь происки империалистов, которые вынуждают нашу богатую страну тратить большую часть средств на укрепление своей обороноспособности. Поэтому поколебать ее веру в светлые идеалы социализма было не так-то просто. Несколько критичнее были ее взгляды на реальных членов КПСС, особенно заводских чиновников. Многие, по ее глубокому убеждению, просто порочили коммунистическую партию, и Верка не раз думала о необходимости чистки партийных рядов. Видели ли это там, в далекой Венгрии, она не знала, но, скорее всего, недовольство высказывали несознательные, такие же двуличные, ленивые и прочие недоумки, как и у них на заводе. Из коротких фраз Антала о заработках виноделов в Венгрии было ясно, что мадьяры живут лучше, чем граждане СССР. Это вносило в ее рассуждения некоторую сумятицу, и невольно приходила мысль о том, что, возможно, мадьяры бесятся с жиру. Но сердцем, которое почти никогда не ошибалось, она чувствовала глубокую тревогу.
* * *
Прошло полгода. В Веркиной жизни ничего не изменилось, она регулярно получала послания от Антала и была счастлива читать и перечитывать их. Она надеялась на чудо, которое поможет им воссоединиться, и искала всякие юридические зацепки. Но ее ожидало жуткое разочарование: оказывается, еще в 1947 году вышел Указ Президиума Верховного Совета, в соответствии с которым гражданам СССР запрещалось вступать в браки с иностранцами. Правда, она узнала и про маленькую лазейку: если все же выйти замуж за венгра, то можно уехать в Венгрию в качестве советской эмигрантки и жить в этой стране, не подвергаясь преследованиям. Верка часто задумывалась на эту тему и впадала в туман радужных грез, однако ее поджидало приземленное, можно сказать, чисто домашнее, но очень грозное испытание, которое не заглушило ее любовь, но заставило метаться и трепетать душу. Как-то, возвратившись домой, она увидела еще с порога злые глаза свекрови, и сердце ее сжалось от недоброго предчувствия. Сусанна Георгиевна молча протянула ей письмо и сказала: «Прочитай и сама ответь мне немедленно!»
Верка развернула письмо – оно было адресовано Федору Петровичу – и стала читать. С каждой строчкой тело ее будто опускалось в грязную пучину, натыкаясь то на острые зубья льда, то на раскаленные угли. Это было подробное описание ее преступлений в банде Семена с указанием мест и времени их совершения. Письмо сопровождалось смачными отступлениями и даже сценами из ее любовных похождений, жуткими домыслами, нецензурной бранью, оскорблениями, описанием ее тюремного быта, прогнозами, что рано или поздно она обчистит квартиру профессора, частыми вопросами, может ли жить с ней под одной крышей столь уважаемый человек, коммунист, заведующий кафедрой, член парткома института? В конце письма стояла приписка о том, что подобное сообщение отправлено в партийные комитеты сельхозинститута и винного завода.
Верка взглянула на тонкие губы свекрови и коротко ответила:
– Обо всем этом я рассказала Виктору, когда мы встретились, и совесть моя перед ним чиста. Я не думала, что должна говорить о своем прошлом постоянно, потому что покончила с ним навсегда и пыталась о нем забыть. В этом письме есть доля правды о неполных двух годах моих воровских похождений (за них я понесла тяжелую, заслуженную кару), но нет ни единого слова о моей жизни за последние восемь лет, а она была праведной! Я не буду ни в чем ни перед кем оправдываться и понесу свой крест сама, до конца!
Сусанна Георгиевна будто подхватила ее последние слова:
– Тебе придется действительно остаться одной, потому что я лишу тебя материнства!
– Это решать не вам! – грозно ответила Верка.
– Конечно, не мне. Но я докажу на суде, что не могу доверить бывшей воровке воспитание своего внука.
– Зачем вам это? Ведь я достойно воспитываю Колю и правда не заслуживаю вашей немилости!
– Ты не подумала о моем муже, то есть об отце Виктора. Его, заслуженного человека, исключат из партии, и из-за чего? Из-за того, что ты соблазнила моего сына, с его помощью сделала карьеру, не имея права на совместную жизнь с ним, на рождение от него детей, на жизнь в нашей семье.
– Ваш сын был счастлив со мной!
– Зато с тобой несчастны мы!
– Что же я должна была делать?
– Оставаться в своем воровском мире!
– Но это была ошибка молодости, я отсидела за нее в тюрьме, потеряла… – Верка хотела сказать – сына, но вовремя передумала, – юные годы и любовь родных и близких!
– Хороша штучка! Давай представим: какую судьбу готовишь ты своему сыну? Ты уверена, что завтра ему не расскажут о том, кто его мать, такие же «доброжелатели», как автор этого письма? Ты уверена, что об этом не узнают дети в школе и не станут травмировать твоего сына всякими дразнилками, а может, и более серьезными упреками? Ты уверена, что о твоем прошлом не узнают учителя, пионервожатые, комсомольцы? А как ты представляешь профессиональный рост сына, когда его не примут в комсомол, в партию, наконец? Нет, милая, твое прошлое слишком гадко, чтобы оно не смердело на многие километры вокруг! А имеешь ли ты представление о том, какая участь ждет главного технолога крупного винзавода, когда партийному руководству придется разбираться в его воровском прошлом? В лучшем случае тебя уволят по собственному желанию, но не исключено, что ты получишь «волчий билет» и от безденежья начнешь подумывать о прошлой профессии? И снова все тот же вопрос: а что ты будешь делать с сыном? Как видишь, его лучше усыновить нам, порядочным людям. Может, это неправильно с точки зрения, скажем, биологических корней, но правильно со всех других точек зрения, и нам с отцом надо упредить события: самим отказаться от тебя и забрать внука…