Верка слушала эту хорошо продуманную обвинительную речь, не верила своим ушам и едва сдерживала закипающую злость. Потеряв, наконец, самообладание от бесконечных хлестких, словно розги, слов, не отдавая себе отчета, она вдруг резко усадила Сусанну Георгиевну на диван, сдавила сильными руками ее плечи, развернула к себе и воскликнула: «Прекратите!
Прекратите немедленно! Я не заслуживаю ваших обвинений!» – затем отпустила побледневшую свекровь и вышла в свою комнату.
Оставшись одна, Верка стала лихорадочно перебирать в памяти своих «доброжелателей» и очень быстро вычислила «Волчицу». Конечно, это было дело ее рук! Верка даже почувствовала боль, когда та гадюка внезапно набросилась на нее и саданула в живот своей тяжелой ногой. Потом вспомнилась почти лобовая встреча на вокзале и ее мимолетная тень на похоронах Виктора. Да, все это происходило не случайно: «Волчица» долго выслеживала свою жертву и вот вновь нанесла свой жуткий удар. Упредить подобное нападение или защититься от слежки Верка не могла, да и не представляла себе, что такое может случиться, потому что, прежде всего, подспудно верила: если она изменилась в душе, то ей нечего бояться. Но, пожалуй, главным щитом, который надежно прикрывал ее от стрел из прошлой жизни, был Виктор. И только сейчас Верка осознала, насколько тщательно «Волчица» подготавливала свою месть за крах банды «Смурого», за свое заключение, за свою волчью жизнь…
Вскоре Верку вызвали на беседу в партком завода. Василий Миронович не стал искать легких слов и сказал:
– На вас, Вера Павловна, пришла анонимка, и я против своей воли обязан дать ей ход. Но, прежде всего, мне хотелось бы побеседовать с вами.
– Я готова, – спокойно ответила Верка.
– Я просмотрел ваше личное дело, запросил дополнительные материалы, и у меня сложилось впечатление, что тот, кто писал, неплохо вас знает. Более того, вы отбывали наказание по очень плохому, мягко говоря, делу, хотя были втянуты в него насильно матерым бандитом. Правда ли, что вы участвовали в ограблении с убийством?
– Правда, только про убийство я узнала гораздо позже.
– И отцом вашего сына, рожденного в тюрьме, являлся расстрелянный бандит по кличке Стенька Разин?
– Да, сын давно умер, и мне больно об этом вспоминать до сих пор.
– Простите, Вера Павловна, и спасибо за откровенность. Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. Могу только дать совет: поскорее уходите с завода. Конечно, я постараюсь после вашего ухода спустить дело на «тормозах». Криминальное преследование вам не грозит: вы за него понесли наказание, а вот оставаться главным технологом завода вам практически нельзя. Напоследок должен сказать, что такого специалиста, как вы, нам вряд ли удастся найти. Прощайте…
Верка не стала медлить и в этот же день подала заявление с просьбой уволить ее с работы по собственному желанию. Она не решилась зайти в кабинет к директору и попросила секретаршу отнести ему заявление на подпись. Та недоуменно посмотрела на главного технолога, которая по десять раз в день свободно забегала в директорский кабинет, хотела что-то сказать, но, видимо, не решилась, молча взяла листок и исчезла за коричневой дверью. Вскоре она вышла совершенно обескураженная и со слезами на глазах возвратила подписанный документ.
За делами, связанными с увольнением, Верка не заметила, как прошел день, и лишь к вечеру почувствовала тягостную тоску. Она пришла домой совершенно разбитая, но собралась с силами и позвонила Катерине. Та все поняла и быстро приехала к Верке домой.
Она подумала, что подругу уволили из-за недавних событий, связанных с венгром, и поэтому была крайне удивлена, что причина кроется в ее прошлом. Верке пришлось долго и обстоятельно рассказывать о своей послевоенной жизни, об анонимках, о разговоре с парторгом. Под конец она уловила в Катиных глазах укор и стала волноваться, путаться и даже сожалеть о своем признании, только добрая подруга тихо произнесла:
– Верочка, я понимаю, что раньше ты не могла со мной говорить об этом, но, согласись, мы могли бы кое-что упредить.
– Не уверена, – ответила Верка.
– Может, ты и права, – мягко сказала Катя.
– Мне сейчас надо уйти от свекрови.
– А как же Коленька? Ведь они так привязаны друг к другу?
– Сусанна Георгиевна вообще намерена лишить меня материнства на том основании, будто я скрыла от них свое прошлое, пригрелась под их крылом и теперь мечтаю лишь об одном: как бы обокрасть своих благодетелей. Но, главное, она боится, что контакт со мной отрицательно скажется на карьере и репутации ее мужа и на будущем ее внука, поэтому намерена расправиться со мной через суд.
– Виктор знал?
– Да, не рассказав всего, я бы никогда не вышла за него замуж!
– В принципе, ты права, и, если уйдешь, ей будет труднее осуществить свой замысел. Надо только защититься от возможных провокаций с ее стороны. Поэтому переходите скорее ко мне! И, думаю, тебе надо составить подробный список вещей, которые возьмешь с собой.
– Знаешь, когда был жив Виктор, мне казалось, что я защищена от своего прошлого: казалось, было достаточно покончить с ним в душе, чтобы о нем можно было забыть. Но, как видишь, я живу совершенно иной жизнью, а прошлое тянется за мной и в настоящее и в будущее.
– Может, я не должна так говорить, но, думаю, не прошлое тянется за тобой, а его искусственно подтягивают к тебе другие люди. И даже не свекровь (она тоже жертва), а какая-то непонятная мне, партийному работнику, идеология. Но, по большому счету, дело даже не в партии, а в свойствах определенных групп людей, которые всегда выискивают в своих рядах чужаков: одним не могут простить их дворянское происхождение, других, наоборот, отвергают за их холопство, третьих держат на коротком поводке просто за то, что они рыжие. Похоже, это – некая деталь нашего бытия, защитный механизм каждого сообщества живых существ. Правда, нам сейчас от этого не легче! А жить я предлагаю вам у меня. Насчет новой работы надо подумать. На днях я буду в областной библиотеке, могу поговорить о твоем трудоустройстве, скажем, в сельскохозяйственном отделе.
– Меня снова зовет бабушка Варя, она предлагала перейти к ней еще в мае, когда Лена получила квартиру. Но твое предложение сейчас мне ближе по душе. Прости, я даже не спросила, как твой Андрей.
– Ушел к первой жене, пьет беспробудно, я подала на развод. У меня никогда не было настоящего женского счастья. В этом я тебе завидую.
– Я тебя обожаю и завидую твоей великой доброте.
– Завтра я подготовлю для вас две комнаты. В понедельник постараюсь встретиться с адвокатом и, если она согласится, пришлю ее к тебе. Мне пора.
Немного погрустив в одиночестве, Верка почему-то вспомнила Донбасс и подумала, что ей сейчас больше всего не хватает родительского дома, где всегда можно найти укрытие от бурь и гроз. Ей представился одноклассник Паша, от него мать до сих пор передавала в письмах приветы. Павел Егорович теперь работал главным инженером на шахте, вел холостяцкий образ жизни и, по слухам, метил на должность управляющего трестом. Верке стало смешно, когда представила себе, как она явится к нему в гости и скажет: «Ну вот, Павлик, я погуляла по свету, а теперь вспомнила про тебя и решила прибиться к твоей славе!» Потом подумала про Антала, и воображение увело ее из Донбасса в теплую Венгрию, откуда по-прежнему приходили через заводскую корреспонденцию волнующие письма. Правда, теперь, после ухода с завода, она не знала, будут ли доходить их письма по официальной почте, но эта проблема все же казалась ей не такой уж неразрешимой на фоне предстоящих перемен и связанных с этим забот.