Теперь все дни проходили в сборах, в упаковке вещей, в составлении их списка для Сусанны Георгиевны. Верка работала до полного изнеможения и как-то заснула над тюками. Ей приснилось, будто они с Коленькой уже закончили сборы и приехали в Донбасс. Ее мама (теперь уже бабушка Поля) отвела им самую большую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в любимый сад, и от этого пела и радовалась душа. Сына решили определить в ту же школу, где училась Верка, а сама она стала работать ламповщицей на шахте у Павлика. Они часто встречались, и эти встречи закончились сватовством. Верка поняла, что все ее помыслы о замужестве с иностранцем – полный бред, и дала Павлику согласие.
Вскоре они пошли в загс, где им назначили регистрацию брака ровно через месяц. Верка обрадовалась, что, наконец, обрела покой, и с нетерпением ждала окончания испытательного срока. Павлик приходил к ней домой, и все говорил и говорил о своей долгой любви к ней. Он клялся, что теперь никогда и никуда ее не отпустит, будет любить их сына, а саму ее – носить на руках, каждый день дарить цветы, новые наряды. Потом вдруг перестал ее навещать и вместо этого прислал письмо, точь-в-точь такое, как показывала Сусанна Георгиевна. К нему прилагалась коротенькая записка: «Вера, после этого я не смогу на тебе жениться, не потому, что не люблю тебя, а потому, что мне нельзя будет оставаться на прежней должности, не говоря уже о росте по службе. Прощай. Павлик». Верка поняла, что ее загнали так глубоко в землю, что уже нет никакого выхода, и решила покончить со всем этим раз и навсегда. Она забежала в ламповую, нашла плавиковую кислоту и выпила ее залпом, словно водку. Тут же начались страшные муки, она кричала от боли и удушья, выхаркивала куски окровавленных легких, металась по мокрой простыне, хрипела и ругала советские законы, проклинала Павлика. Через некоторое время боли утихли, сознание ее погрузилась в забытье, но вскоре она очнулась от холода и мерзкого запаха. Верка открыла глаза, – взор ее уперся в обшарпанный потолок, освещенный тусклой лампочкой. Потом ладонь нащупала жесткое ледяное ложе и краешек простыни, сползшей с холодного тела. Она хотела укрыться, оперлась о локоть и подняла было руку, но локоть провалился в какое-то скользкое отверстие, а кисть упала на глыбу льда. Верку охватил ужас: ее, живую, бросили в ледяной морг, где тело вот-вот окоченеет и покроется инеем. Теперь стала ясна причина отвратительного смрада – это был трупный запах, и назначение скользкого отверстия – в него стекала кровь и прочая жидкость из вскрываемых трупов. Верка взвизгнула от ужаса: сейчас придет патологоанатом и начнет резать ее живьем. Заскрежетал замок, послышались шаги, к ней подошло несколько человек. Она узнала соседского мальчика Сережу, ставшего теперь взрослым мужчиной, и двоюродную сестру Аллу. Остальные были незнакомы. Ей хотелось сказать, чтобы не давали врачам ее резать, но не было сил. Тем временем под команду незнакомой женщины ее перевернули на живот, подстелили простынь, снова положили на спину и понесли вперед ногами к выходу. Когда пахнуло свежим воздухом, Верка пошевелила языком, только слова не произносились, тогда она раскрыла ладонь и сделала несколько движений, которых, к сожалению, никто не заметил. Из разговоров окружавших ее людей она поняла, что ее везут домой, чтобы искупать и похоронить. Мама сама взялась купать дочь в большущем корыте. Верка чувствовала, как под воздействием горячей воды ее тело постепенно оживает, как наливается теплой кровью сердце, как легчают веки и раскрываются глаза, и вот уже показались знакомые очертания комнаты, заплаканное лицо матери и странные голые коленки какого-то юноши. Она улыбнулась, протянула руку и легонько сдавила мамино предплечье, чтобы подать знак, что ее Верка-проказница жива. Мать, увидев раскрытые, улыбающиеся глаза покойницы, отскочила от корыта, испустила дикий вопль и грохнулась на пол. Кто-то вызвал милицию, Верку скрутили сильные ребята, откуда-то появился врач и спокойно уколол ей в вену керосин. Она проснулась в холодном поту, перепуганная, подавленная и разбитая, и полчаса не могла прийти в себя.
Дня через два после кошмарного сна пришла повестка в суд. К ней прилагалось заявление Сусанны Георгиевны с перечнем Веркиных грехов, скопированных с анонимного письма, и подробным списком других отрицательных качеств. Особенный упор делался на ее грубость, склонность к воровству, тюремному жаргону. Весьма лживо выглядела версия о проникновении гражданки Подгаецкой в их семью путем обольщения и обмана Виктора и совсем неубедительно говорилось о неприемлемости воспитания бывшей воровкой своего сына, будущего строителя коммунизма. Свекровь не забыла упомянуть случай в Ялте, когда мать оставила ребенка в бушующем море, где он чуть было не погиб. Завершалось заявление просьбой лишить гражданку Подгаецкую материнства.
В первую минуту Верка по-настоящему сникла – в памяти всплыли подробности допросов, угрозы следователей, тяжкие заседания судов, жуткое время ожидания приговора, пересылка по этапу. Но, прочитав заявление во второй раз, она смогла чуточку приподняться над всем этим, а вникнув глубже в суть, и вовсе оторвалась в какое-то эфирное поднебесье, находящееся гораздо выше земных судилищ.
Первое судебное заседание было назначено на пятое июля, значит, еще было время поработать с адвокатом по имени Ада, миловидно, щупленькой женщиной, больше похожей на школьницу подросткового возраста, чем на надежного защитника. Однако при их беседе в хрупкой девочке обнаружилась железная логика, великолепное знание законов, хорошая память и особый настрой, который исключал поражение. По просьбе Ады Верка подготовила подробную записку о своем знакомстве с Виктором, приложила к ней два письма, полученные от мужа из «Восхода», когда он был там в командировке, сделала копию своих отзывов на рукописный вариант его монографии и справок о состоянии здоровья и успеваемости сына. Получив нужные бумаги, Ада попросила день на их изучение. После второй встречи с ней и беседы в течение трех часов Верка окончательно поверила в своего защитника, хотя не перестала волноваться и переживать.
И все же первое заседание они проиграли. И не потому, что не были подготовлены или сделали что-то не так. Нет, просто доводы Аделаиды Александровны никто не воспринимал, они рассыпались, словно зерна по асфальту, не оставляя никаких следов. Напротив, доводы истца, адвокат которого твердил о черном прошлом гражданки Подгаецкой, судья воспринимал как веские доказательства ее вины. Он сам повторил несколько раз о нарушении ею положения о паспортах – в соответствии с ним обвиняемая не имела права прописываться в большом городе, о каких-то махинациях и лжи, к которым она прибегла для обольщения порядочного человека с целью входа в его семью, о ее дурном влиянии на ребенка.
Второе заседание прошло в том же духе, правда, обвинитель принял во внимание доводы Веркиного адвоката о том, что согласно «Положению о паспортах» ограничения в прописке граждан, освободившихся из заключения, касались лишь Москвы, Ленинграда и столиц Союзных Республик, что, однако, не внесло оптимизма в торжество справедливости.
Третье заседание началось, как и два предыдущих. Минут через двадцать в секретариат принесли записку, прочитав ее, судья сначала объявил перерыв, а потом вовсе отложил заседание на неизвестный срок. Ада удалилась вместе с судьей и, вернувшись, заговорщицки поведала, что в судьбу Веры Павловны вмешались Небесные силы.