– Курица, майонез, две пачки индийского чая и банка югославской ветчины на двоих, – перечислила Анна Георгиевна.
– Это все Ашот старается, – одобряюще кивнула Анна-Алла.
– Курица наша или импортная? – заволновалась Спиридонова. – А то мой Мишка импортных не ест, говорит, рыбой воняют.
Шел дождь, мелкий, плотный, с ветром. В такую вот погоду, да еще в провинциальной бесфонарной ночи въезжал в город Васильево Поле американский гражданин Иван Фрезински.
Его встречали. На обочине узкой разбитой дороги, соединяющейся с широким междугородним шоссе, стоял гаишный москвичок с включенной мигалкой.
Плюшевой оглянулся из придорожных кустов, увидел проезжающую мимо иностранную машину, глухо ругнулся и, запахивая полы брезентового плаща, подбежал к «москвичу».
– Егорыч! – сокрушенно кричал он простуженным голосом, открывая переднюю дверцу. – Ты что, спишь, Егорыч?
Темная неподвижная фигура в салоне сонно качнулась. Это был гаишник – крупный, тяжелый, в толстой шинели с белой клеенчатой портупеей.
– Нет, не сплю, – отозвался он глухо и невозмутимо.
– Проехал, проглядели! – укорил Плюшевой, указывая пальцем вперед.
– Догоним, Василич, куда он денется, – проговорил гаишник, окончательно просыпаясь.
– Вот ведь как бывает! Ждали-ждали, и на тебе – проглядели! – никак не мог успокоиться Плюшевой.
Они видели впереди яркие красные огни, но догнать «иностранку» не могли – «москвич» не тянул. Тогда Плюшевой взял микрофон и, волнуясь, заговорил на всю округу:
– Товарищ… То есть это… Мистер… Мистер Иван Фрезинский! Остановитесь, пожалуйста, мы вас встречаем!
Большой серебристый автомобиль тотчас сбросил скорость и встал на обочине. Плюшевой выбрался из «москвича» и побежал туда, наклонился к открывающемуся стеклу, заговорил, улыбаясь радостно и виновато:
– Узнали, мистер Фрезинский? Плюшевой Михаил Васильевич, председатель фабкома. Мы с вами в министерстве виделись, помните?
Гость вспомнил, заулыбался, открыл дверцу. Плюшевой сел рядом, пожал протянутую руку. Гаишный москвичок вежливо их объехал, не выключая мигалки, и повел за собой.
– Мы вас тут встречаем на всякий случай, а то дороги у нас… – сокрушенно проговорил Плюшевой.
– Дороги… – согласился Иван.
– Да и погода тоже… – махнул рукой Плюшевой. Иван глянул на него искоса и кивнул.
– А там – Егорыч, – Плюшевой показал пальцем на «москвич». – Мы с ним в одном классе сидели за одной партой… Я ему помогаю, он мне помогает… Хороший мужик.
Председатель фабкома оглядел салон, расправил плечи и поинтересовался:
– Машинка своя или казенная?
Иван не понял. Плюшевой смущенно улыбнулся:
– Ну, машина эта – ваша личная или на службе получили?
– Один мой знакомый журналист улетал отдыхать и оставил машину мне.
У американца был акцент, но небольшой, совсем небольшой, приятный.
Плюшевой провел ладонью по передней панели:
– Американская?
– Нет, шведская, «вольво».
– А журналист тоже шведский?
– Нет, журналист американский.
Похоже, ответы озадачили Плюшевого, и он замолчал, да, в общем-то, и вопросов больше не было. Михаил Васильевич расслабился и искоса наблюдал за гостем.
Иван выглядел лет на тридцать и был парнем симпатичным, можно даже сказать, красивым: подбородок крепкий, нос прямой и волосы густые, чуть рыжеватые, а глаза – их в полутемном салоне было не разглядеть.
Фабричный профилакторий, в котором предстояло жить гостю, был двухэтажным дощатым домом со сплошь темными окнами. Вокруг валялись пустые бочки из-под краски и строительный мусор.
– Только ремонт закончили. Еще никого не селили, – объяснил, спотыкаясь, Плюшевой и, остановившись у входной двери, нажал на кнопку звонка.
Казалось, дверь в этом темном безмолвном доме откроют нескоро, а то и не откроют вовсе, но ключ в замке сразу же заскрежетал, и дверь отворилась. На пороге стояла бабушка-шарик в белом с пояском халате и в белой косынке.
– Не спишь, теть Пав? В дырочку глядишь? – пошутил Плюшевой и засмеялся. – Привез я его, привез!
– Здравствуйте, – сказал Иван и широко улыбнулся.
Тетя Пава задохнулась от волнения и, вместо того чтобы сказать ответное «здравствуйте», поклонилась Ивану в пояс. Плюшевой снова засмеялся:
– Она никак не может понять: как это – американец, но русский… Объяснял-объяснял – не понимает!
– Не понимаю, – виновато подтвердила тетя Пава.
И Иван вдруг обнял старуху за плечи и, наклонившись, поцеловал в щеку.
Стоя в дверях, Иван смотрел на комнату, в которой ему предстояло прожить целый месяц. Здесь была деревянная кровать с панцирной сеткой, накрытый скатертью старомодный круглый стол, а также небольшой стол – письменный, с лампой. У стены стоял полированный шкаф. Большой цветной телевизор «Рубин» был водружен на хлипкую тумбочку, а сверху торчала ваза с пластмассовыми цветами. На стенах висели две репродукции пейзажей неизвестного Ивану художника. Свежевыкрашенный дощатый пол был застлан широкой синтетической дорожкой.
Плюшевой пытливо вглядывался в лицо Ивана, пытаясь понять: нравится ему или нет. Спросить Плюшевой не решался.
– Краской пахнет. Я правильно говорю? – спросил Иван.
– Краской пахнет, – нахмурился Плюшевой, но тут же объявил, указывая на дверь сбоку: – Зато – удобства!
Иван взглянул на него непонимающе. Плюшевой сделал шаг и открыл дверь в совмещенный санузел:
– Удобства…
– Удобства, – негромко повторил Иван, запоминая новое для себя слово, и, стремительно войдя в санузел, торопливо повернул кран. Труба заурчала в ответ, но воды не было. В глазах Ивана возник искренний испуг, который, правда, был совсем недолгим, потому что вода полилась из крана тоненькой струйкой.
– С водой у нас хорошо, – успокоил Плюшевой, – ночью горячая всегда. А вот электричество отключается – завод забирает.
В длинном полутемном коридоре Плюшевой подобрался к висящему на стене телефону и набрал короткий номер.
– Козетта Ивановна? – спросил он вкрадчиво. – Это Плюшевой вас беспокоит… Козетта Ивановна, а Ашот Петрович дома? Не спит еще? Ашот Петрович! – заговорил он громче и бойчее. – Я это, Ашот Петрович! Встретил, доставил, расположил. Доволен, Ашот Петрович, очень доволен! Как в Америке… Да, завтра в десять. Так точно! Спокойной ночи, Ашот Петрович! – Плюшевой повесил трубку на рычаг, измученно вздохнул и, стянув с головы фуражку, вытер вспотевшее лицо.
Порция гуляша с картошкой была огромной. Мужественно и безмолвно Иван поглощал этот ужин Гаргантюа под немигающим взглядом сидящей напротив тети Павы. Очистив тарелку, Иван откинулся на спинку стула и улыбнулся. Тетя Пава коротко вздохнула и опустила смущенно-радостные глаза.