— Ну что, внучек, — сказал, лукаво жмурясь, — всё по-честному?

— По-честному, — вынужден был признать я.

— Приезжай еще.

И вся толпа снова радостно загомонила. Я пожал его старую, отполированную годами и партийным стажем руку и развернулся, чтобы идти.

— Эй, — вдруг окликнул меня Игнат Юрович. — Бизнесмен хуев. Ты что — так и поедешь? А как же дела?

— Я же проиграл, — ответил я.

— Иди сюда, — приказал Игнат Юрович.

Я подошел.

— Что это у тебя?

— Наушники, — ответил я, не понимая, чего он хочет.

— Работают или просто так носишь?

— Работают.

— Давай так, — внезапно по-мальчишески загорелся Игнат Юрович. — Ты мне наушники, а я тебе помогаю.

Я молча снял наушники, достал плеер и отдал старику. Тот взвесил его на ладони и посмотрел на меня.

— Что с тобой такое, внучек? — спросил. — Почему так легко отдаешь то, что принадлежит тебе?

— Вы же попросили, — не понял я.

— А если я попрошу тебя отсосать, что ты будешь делать? — заинтересованно спросил Игнат Юрович.

Я не знал, что ответить. Старик меня просто добивал.

— Держи, — протянул он мне плеер. — Нужно защищать то, что принадлежит тебе по праву. А то так и будешь ходить — без наушников, без бизнеса и партийного стажа. Понял?

— Понял, — ответил я, стараясь не смотреть на Ольгу.

— Ну, тогда пошли, — устало сказал Игнат Юрович, — документы у меня в палате. Будем спасать твой чертов бизнес.

8

Дождь сливался с сумерками, и потоки воды грубыми нитками вплетались в воздух. Мы словно ехали по руслу, на которое вдруг опустилась тьма. И внутри этой густой реки двигались лучи и тени, невидимые жители поднимались из ила и подходили к нам совсем близко, рассматривая нас, точно затонувших рыбаков. Дождь был теплый, как речная вода в устье. Скутер смывало волнами, и несколько раз мы едва не съехали с дороги. Ольга остановилась и растерянно оглядывалась. Нужно переждать, — крикнула она, струи дождя сразу же залили ее лицо, так что я почти ничего не расслышал, но понял, что именно она имела в виду — нужно где-то остановиться, поскольку ни вперед, ни назад двигаться было невозможно. Где? — крикнул я в ответ. Она задумалась: здесь рядом дорога поворачивает, можем попытаться, — крикнула, и мы поехали дальше, разгоняя волны и отпугивая речных призраков. Время от времени скутер сильно увязал в дожде и останавливался, Ольга в своих солнцезащитных очках дороги почти не видела, так что мы двигались вслепую. Однако повернула в нужном месте, и мы выкатились на лесную дорогу. Узкое, заросшее травой асфальтовое покрытие петляло между соснами, мы всё углублялись в лес, трава наматывалась на колеса и мешала движению, но Ольга знала, куда ехала, уверенно огибала кусты и глубокие ямы, и вскоре мы оказались перед темными воротами.

Я спрыгнул и принялся их отворять. Размотал проволоку, оттащил железную створку, и Ольга затолкала скутер во двор. Дождь заливал всё вокруг, и вода стояла по щиколотку. Был это, очевидно, бывший пионерский лагерь, поодаль виднелись старые металлические строения, на которые опадали дождевые потоки. Справа находилась площадка с каким-то облезлым пионерским монументом, за ним высоко стояли сосны, а над соснами висел дождь. Мы подкатили скутер к зданию, приставили к стене. Ольга, похоже, была тут не впервые, быстро перебежала под соседнее здание, которое казалось больше остальных, прошла под окнами, завернула за угол. Там имелся еще один вход, заросший мокрыми цветами, за которыми двери почти не было видно. Склонилась над замком, что-то там покрутила, дверь вдруг открылась, и мы запрыгнули внутрь, словно попав в жестяную коробку из-под печенья, по которой молотили палками веселые дети. Дождь глухо бился о железные стены дома, сотрясая его и наполняя сладким гулом. Мы даже не ощущали собственного дыхания, прислушивались только к этому мокрому перестуку, который всё не заканчивался. Пройдя по коридору, оказались в просторном помещении. По стене тянулись полки со старыми книгами, стены напротив завешаны были детскими рисунками, на подоконниках темнели горшки с высохшими цветами, посередине стоял развалившийся диван с прорезанной во многих местах обшивкой.

— Это ленинская комната, — сказала Ольга и деловито подошла к полкам с книгами. Долго там копалась, но ничего интересного не нашла.

— Откуда ты знаешь?

— Я работала в этом лагере несколько лет, — объясняла Ольга. — Мы тут проводили собрания и заседания. Библиотекой, помню, никто не пользовался. Послушай, — обернулась она ко мне, — нужно что-то придумать с одеждой. Я совсем мокрая. Если я развешу свои вещи, ты это нормально воспримешь?

— Я могу вообще выйти. Хотя лучше остаться, конечно.

— Тогда не смотри на меня, хорошо?

— Ну а куда мне смотреть?

— Черт, ну хорошо, смотри, — согласилась Ольга. — Но воспринимай это нормально.

Она стащила майку, бросила ее на подоконник. Рядом повесила джинсы. На них положила очки. Осталась в оранжевом белье и поглядывала на меня недовольно.

— Ладно, — сказала, — я понимаю, что всё это со стороны может показаться странным, но ты тоже можешь повесить свою одежду. Все равно нужно пересидеть дождь.

— Здесь есть охрана? — спросил я.

— В принципе есть, — ответила она. — Но что тут охранять по такой погоде. Они в городе, наверное. Так что не бойся.

— Я и не боюсь.

Но раздеваться я не стал. Кто ее знает, воспримет ли она это нормально. Я завалился на диван, который со скрипом подо мной раскрылся, и лежал в сумерках, ловя слаженную работу дождя, похожую на шум старых корабельных двигателей. Ольга покрутилась по комнате, порассматривала рисунки, вытащила откуда-то пачку пионерских журналов и легла рядом со мной. В темноте, сгущенной и перемешанной влажным воздухом, читать было сложно, Ольга только разглядывала яркие картинки. Я повернулся к ней и тоже начал разглядывать. Ольга, заметив это, задерживалась на каждой странице, чтобы я мог как следует всё рассмотреть.

— Когда я здесь работала, — сказала она, — мы читали эти журналы вслух. Перед сном.

— Почему ты больше не работаешь с детьми?

— Да так, как-то не сложилось. Мне не нравились пионеры. В них столько говна было.

— Серьезно?

— Угу. Хотя это, наверное, непедагогично, так говорить.

— Наверное.

— А ты в детстве был в лагерях? — спросила вдруг Ольга. — Я про пионерские, — добавила.

— Нет, я плохо адаптировался в коллективах, меня за это учителя никогда не любили.

— Тогда тебе это будет неинтересно, — сказала Ольга и бросила журналы на пол.

— Мне интересно. Правда. Я, скажем, часто вспоминаю уроки немецкого. Это вообще какая-то такая странная штука была в советской педагогике — изучать немецкий. Был в этом какой-то нездоровый антифашистский пафос. И вот где-то в четвертом-пятом классах у нас были такие задания — нам раздавали почтовые открытки с видами разных городов, такие, помнишь, они тогда продавались во всех почтовых отделениях, целыми наборами?