Домой я вернулся с двумя стаканчиками капуччино для жены.
Работа у меня в то утро не клеилась. На листочке я записал: «Не мучай меня так, у меня уже два месяца не было мужчины».
Прошло несколько недель, и вот однажды я опять оказался утром в кофейне один.
— Какая еда тебе больше всего нравится? — спросил я у Эвелин.
— Обыкновенная, — ответила она, отсчитывая мне сдачу.
— Что ты обычно ешь?
— Что-нибудь, да и то, когда у меня есть время. А ты?
— Я люблю французскую, итальянскую, испанскую кухню.
— Я вообще-то не должна в этом признаваться, но я за тобой наблюдаю: как ты входишь, как пьешь кофе, как разрываешь пакетик с сахаром, как разговариваешь со своей женой, как надеваешь плащ — я за всем наблюдаю. Я вижу то, чего не должна видеть.
— Что ты имеешь в виду?
Но в эту минуту вошли новые посетители, и она скороговоркой пролепетала:
— Подойду попозже.
В то утро я написал рассказ, который озаглавил: «Не мучай меня так. У меня уже два месяца не было мужчины». Через какое-то время пришел ответ из журнала, куда я его предлагал. В нем говорилось, что рассказ им в целом понравился, но название слишком длинное.
Обеденный перерыв у Сказочной Принцессы был с двенадцати до часу. Я часто заходил за ней в это время, чтобы вместе пообедать. В конечном счете вся наша жизнь превратилась в один сплошной неудавшийся обеденный перерыв. Если была хорошая погода, мы покупали сэндвичи и съедали их прямо на улице. Мы глазели на прохожих и обменивались комментариями. Мне нравилось глазеть на людей и обсуждать их со Сказочной Принцессой.
Но в тот день мы никого не обсуждали.
Сказочная Принцесса спросила:
— Чем ты сегодня занимался?
— Работал, — ответил я.
Мы продолжали молча есть.
— Пойдешь сейчас обратно домой?
— Да, еще немного поработаю.
Но в действительности я собирался купить в магазине какую-нибудь безделицу: набор косметики, вазочку или маленькую плетеную корзиночку для сережек. Или свечи, которые сами собой загораются после того, как их задуешь.
У режиссера галлюцинаций не бывает выходных. Одна галлюцинация сменяет другую. Чтобы чувствовать, ничего при этом не чувствуя, особенно боль. Вообще-то мне следовало бы печатать в газетах объявления: «Позвоните Мельману, и он сделает из вашей жизни галлюцинацию. По вашему индивидуальному сценарию».
Разве это не то, чего все мы хотим? Видеть сны, будучи уверенными в том, что достаточно проснуться, всего-навсего открыть глаза, как сон растворится и все снова встанет на свои места.
* * *
Мы обменяли монеты на бумажные деньги. Ребекка выиграла сто двадцать долларов. Затем мы вернулись на набережную. Дождь прекратился, но было прохладно. Мы сели на скамейку. Все магазины, где можно было купить спиртное, уже закрылись. Поэтому мы взяли бутылку минералки и банку холодного чая.
— О чем ты думаешь, когда пишешь? — неожиданно спросила Ребекка.
Ее вопрос застал меня врасплох.
— А о чем думаешь ты, когда флиртуешь? — спросил я.
Я обошел скамейку и обнял ее сзади.
— Я твоя первая любовница?
— Да.
— А ты не врешь?
Я оглянулся на вереницу отелей, посмотрел на ее спортивные кеды, на полупустую бутылку с минералкой.
— Нет, я вообще не умею врать.
— А все эти твои рассказы, эти истории, которые ты сочиняешь?
— Они не выдуманные, — ответил я, — они правдивые. Истории по-разному бывают правдивыми.
Некоторые люди удивляются, когда вы говорите им, что любой человеческий контакт можно рассматривать как сделку купли-продажи. Экономические законы как нельзя лучше применимы к эмоциям.
Я покупал безделушки для Эвелин у одного русского, от которого пахло старой лошадью. Весь его магазин пропитался конским запахом. На улице в самом разгаре была весна и светило солнце, а в магазине у русского стояла зима и все пропахло конским потом.
Безделушки были дешевые, но смотрелись очень мило. Я все красиво упаковал и затем направился в кофейню. Моя жена возвращалась домой от своих психов где-то в четвертом часу. То чуть раньше, то чуть позже — иногда психи никак не желали угомониться. Один не хотел садиться в автобус, на другого нападал приступ буйства, и моей жене приходилось дожидаться полицию, чтобы отправить такого буйнопомешанного в больницу. Порой с одним пациентом с трудом управлялось шестеро полицейских.
В кофейне я сел на свое обычное место и принялся читать журнал. Через полчаса, выпив полбутылки минеральной воды, я встал, подошел к кассе и сказал:
— Под моим столиком пакет, можешь забрать его домой или выбросить. В общем, посмотришь сама.
Она улыбнулась. Я обратил внимание на маленький шрам у нее под подбородком с правой стороны.
— Хорошо, я посмотрю.
Она оглянулась по сторонам, желая убедиться, что никто нас не видит, после чего прошептала:
— Ты мой первый капуччино.
— Как это понять?
— Утром, — стала рассказывать она, — немного пораньше тебя приходит Марвин. Но он всегда заказывает обычный кофе, Гертруда пьет чай, а потом в половине девятого приходишь ты. Ты мой первый капуччино. И что бы ни произошло, ты всегда будешь моим первым капуччино.
Я медленно скатал журнал в трубочку. Пальцы липли к бумаге.
— Здорово, — сказал я, — значит, я твой первый капуччино.
— Тебе он нравится?
— Что, твой капуччино, который ты готовишь? Ну, не сказал бы, что я в восторге.
Она проводила меня до двери.
— А знаешь ли ты, что другие клиенты, когда хотят заказать капуччино, специально зовут меня?
— Другие клиенты дураки.
— Ладно, отныне я буду просить Соню, чтобы она готовила для тебя капуччино.
Соня работала в той же кофейне. Это была бездомная из Алжира; она уверяла, что приехала из Парижа, где до этого была модельером. Хозяин охотно брал на работу бездомных — они были дешевой рабочей силой и никогда не рвались домой.
— Может, съездим как-нибудь в Атлантик-Сити? — предложил я Эвелин.
— Зачем?
— Чтобы научить тебя готовить капуччино.
— Хорошо, — сказала она, — а я научу тебя танцевать сальсу.
В ту пору никто еще не заикался о распродаже по сниженным ценам моего цикла о Сидни Брохштейне. Долги по кредиткам были еще не горами, а небольшими холмиками с сочными лугами. Меня считали интересным человеком — по крайней мере, отдельные личности. Но сам я уже чуял недоброе. Время отделять зерна от плевел подкралось незаметно. Иногда я уже получал гневные письма от людей, которым хватило ума воспринять печатное слово на свой счет.