Впрочем, на жену она не очень-то и похожа. Скорее, на полюбовницу, осознавшую, что поторопилась и совершила ошибку…
Пани Катарина, ошалело мотая головой, словно корова, замученная оводами, и негодуя на дурочку Стефанию (сослепу подсунула флакон с нюхательной солью ей под самый нос, больно по нему ударив), уже хотела высказать все, что про нее думает… Но тут заметила торопливо приближающегося к возку мужа. А главное – разглядела выражение его лица. И в следующую секунду снова чуть не лишилась чувств.
Поскольку пан Адам буквально сиял. Причем так, что впервые в жизни его супруге стал полностью понятен смысл простонародной поговорки: «На твоей роже можно блины без смальца жарить!»
– Матка Боска… – чуть слышно простонала бедная пани, схватившись за то место, где у людей нормальной комплекции полагается быть сердцу. – Неужто околдовала?! Проклятая!
– Пшепрашем пани… – чуть не заплакала перепуганная Стефания, расслышав только последние слова и приняв их на свой счет. – Я не хотела… Нечаянно…
– Что?! Ах, да я не про тебя! Нашла время в слезы ударяться! Высеку! Уволю! – Пани Катарина, чуть не потерявшая голову с перепугу, мгновенно взбеленилась и уже не контролировала себя. Поэтому подошедший пан Адам застал картину, весьма его удивившую и сбившую с толку. Будучи человеком, привыкшим к логическому мышлению, он быстро сделал единственно возможный вывод: раз жена так расшумелась, а служанка Стефания так трясется и рыдает, значит, она чем-то навлекла на себя гнев его благоверной… А поскольку он был еще человеком довольно мягкосердечным, да к тому же пребывал после беседы с дочерью и московитской княжной в самом благодушном настроении, ему стало жаль служанку. И так Богом обиженная: слепнуть стала!
– Ах, стоит ли так серчать на бедняжку! – улыбнулся он жене. – Ну, провинилась… С кем не бывает! Послушай лучше, что я скажу: сегодня на вечерю к нам пожалует княжна Милославская… Катю! Катю, что с тобой?! Очнись! Стефания, флакон! Живо!!!
Женщина едва притронулась к своей порции. Еда, хоть и была вкусной, буквально не лезла в горло.
Пан Чаплинский начал бранить корчмаря, грозя ему своей немилостью и страшными карами, но под ледяным взглядом «крулевны» съежился, умолк. Такое убийственное, безграничное презрение сочилось из ее прекрасных глаз. Он попробовал было перевести разговор на другую тему, но быстро обнаружил, что вместо диалога получится монолог. То ли пани от дорожной усталости не была расположена к беседе, то ли не собиралась менять гнев на милость.
Для самодовольного шляхтича, привыкшего к собственной значимости и неотразимости, это было страшным ударом. И, когда они после ужина вернулись в комнату, Чаплинский не выдержал. Он резким, повелительным жестом выставил за порог служанку, явившуюся, чтобы помочь пани раздеться, и подступил к рассерженной красавице, заламывая руки, словно лицедей перед зрителями:
– О, как больно, как невыносимо видеть гнев моей крулевны! Як бога кохам, я отдал бы всю свою кровь, до последней капли, чтобы эти чудные глаза снова стали такими, как прежде!
– Осторожно, пане! – презрительно подняла соболиные бровки женщина. – Я ведь могу и поймать на слове!
– Неужто моя крулевна сомневается в словах моих?! – вскинулся, будто ужаленный, Чаплинский.
Женщина как-то странно улыбнулась.
– У пана уже была возможность отдать свою кровь, защищая и меня, и интересы господина своего, старосты Чигиринского. Ну, и интересы отчизны, конечно… Вместо этого он спешно, трусливо, под покровом ночи, словно какой-то лиходей, увез меня из замка! И с каждый днем все дальше и дальше от пана Конецпольского, который, надо полагать, голову сломал в раздумьях: куда подевался пан подстароста, да еще в столь тяжкую минуту, когда каждый верный человек на счету? Ведь я не ошибаюсь, пан не поставил в известность своего непосредственного начальника? Благодетеля, который сделал ему протекцию, назначил на высокую должность, помог жестоко уязвить соперника, наконец?..
– Ах, слова моей богини словно клещи палача! – вскричал побагровевший Чаплинский, лихорадочно обдумывая, как бы получше ей ответить. – Они так больно ранят! Но, заклинаю, не надо делать столь поспешных и необдуманных выводов! Если я и поторопился с отъездом, то лишь потому, что был охвачен беспредельным волнением за судьбу света очей моих, смысла жизни моей… Война, смуты и кровопролитие – от всех этих ужасов благородную пани надо держать как можно дальше! Ведь подлые взбунтовавшиеся хлопы не ведают ни пощады, ни жалости… Я счел свои святым долгом увезти пани как можно дальше, в безопасное место. А после этого я тотчас явлюсь к пану Конецпольскому, представлю свои объяснения и оправдания. Уверен: он поймет меня, как благородный шляхтич благородного шляхтича, и не осудит…
В самом начале его слова, казалось, тронули сердце гневной красавицы, и выражение ее лица немного смягчилось. Но это длилось совсем недолго. Едва лишь Чаплинский умолк, она заговорила с прежним ледяным презрением:
– О да, пан совершенно прав: иной раз подлые хлопы не ведают пощады… Что неудивительно, учитывая, как жестоко их притесняли и грабили по приказам пана! Пока они терпели, пан был смелым, но едва лишь их терпению пришел конец, вся напускная храбрость пана исчезла в мгновение ока! Вместо гордого орла я вижу трясущегося зайца!
– На бога!!! – взревел разъяренный шляхтич, вздымая кулаки. Казалось, он сейчас ударит женщину. Каким-то чудом обуздав свою ярость, Чаплинский хрипло заговорил: – Заклинаю пани… всем самым святым… Довольно! Пани злоупотребляет преимуществами своего пола! Если бы это сказал мужчина…
– То что было бы?! – тотчас со злым смешком выкрикнула женщина. – Неужели пан вызвал бы его на поединок?! Ах, как я могла сомневаться! Ведь пан такой умелый фехтовальщик! Он же отважно принял вызов, который послал ему Хмельницкий, он дрался с ним один на один, как подобает благородному шляхтичу… Или все-таки трусливо уклонился, послав вместо себя четырех убийц, лишь чудом не достигших цели?
С полубезумным, яростным ревом Чаплинский размахнулся. Хлесткий звук пощечины прозвучал в маленькой комнате как выстрел.
Анжела, с немалым усилием заставив себя говорить самым любезным и спокойным тоном, на какой только была способна, обратилась к Агнешке:
– Я вижу, панна восхищается первым советником князя? Она оценила его храбрость и ум?
Жаркий румянец, заливший щеки полячки, был красноречивее любого ответа. И сердце «московитской княжны» словно провалилось в ледяную бездну. Правда, всего на какую-то долю секунды. А потом оно вынырнуло обратно и вскипело от злости…
«Пасть порву, моргалы выколю!» – всплыла в памяти фраза рецидивиста Доцента из старого хорошего фильма. Сейчас Анжела была готова повторить ее, ухватив соперницу за черные косы. А потом, для пущего вразумления, еще изрядно их проредить.
– Это настоящий рыцарь! – прошептала полячка, не поднимая глаз. – Як бога кохам, самый настоящий! О, Матка Боска!..