Приостановившись в нерешительности у двери, Керри-Энн чувствовала себя так, словно должна была выйти на сцену и сыграть роль, которую она не репетировала. Сердце колотилось, будто готово было выскочить из груди, ладони вспотели. Будет ли сестра рада видеть ее или даст ей от ворот поворот? Или же ее ожидает нечто среднее — Линдсей изобразит вежливый восторг и начнет считать минуты до ее ухода?
Что же, есть только один способ узнать это. Она задержалась у входа еще на мгновение, чтобы взглянуть на свое отражение в стеклянной панели, — рыжие кудри с розовыми прядками, черные джинсы с низкой талией, сапожки на высоком каблуке и красная кожаная куртка поверх контрафактной футболки, обнажающей живот, — и шагнула через порог.
Днем ранее
— Как ты думаешь, я когда-нибудь найду ее?
— Кого? — не поднимая головы, откликнулся Грант.
— Свою сестру.
Время уже давно перевалило за полдень, они сидели на балконе его городской квартиры, выходившей на шлюпочную гавань и пристань для яхт на берегу Тихого океана. Перелистывая воскресные газеты, Линдсей наткнулась на статью о брате и сестре, живущих в Германии. Их разлучили еще детьми во время Второй мировой войны, но они вновь воссоединились спустя шестьдесят восемь лет. Эта история вдохнула искру в костер ее собственной надежды, так и не погасший за все эти годы в ее груди.
Но когда она заговорила об этом, Грант ограничился тем, что оторвался от колонки спортивных новостей и невразумительно пробормотал:
— Да-да, просто невероятно, не так ли?
С таким же успехом она могла заговорить с ним о погоде. Огорченно вздохнув, она скомкала газету и отшвырнула ее от себя. Стоило ей только заговорить о своей сестре, обычно в контексте новых открытий — например, когда ей удалось установить место жительства кого-то из многочисленных приемных родителей Керри-Энн или получить ответ на размещенное в газетах объявление, — как у нее складывалось твердое убеждение, что эта тема Гранту изрядно прискучила, пусть даже он изображает неподдельный интерес. Вполне вероятно, он полагает, что ей давно пора снять траур и двигаться дальше.
Линдсей завелась и распаляла себя еще некоторое время, но потом врожденное чувство справедливости вновь взяло верх. «А могу ли я вообще обвинять его?» — спросила она себя. В конце концов, он — адвокат, привыкший иметь дело только с фактами. А какие у нее были основания полагать, что рано или поздно ее надежда на воссоединение с Керри-Энн сбудется? До сих пор она сумела раздобыть лишь крохи информации, которые, по большому счету, оказались бесполезными.
Она подсела к Гранту на кушетку и прильнула к нему. У них был такой график работы, что редко выпадали свободные дни, которые они могли провести вместе, поэтому Линдсей научилась ценить те мгновения счастья, которые им доставались, как и по-настоящему солнечные дни, довольно редкие в этой части света. Сегодня у них получился двойной праздник — свободная суббота и чистое небо над головой, причем на улице стояла теплынь, свойственная, скорее, середине июня, чем началу мая. С утра они катались на яхте в компании друзей, а теперь наслаждались минутами отдыха перед ужином. На маленьком стеклянном столике стояла открытая бутылка легкого розового вина «Пино». Солнце висело над самым горизонтом, в него вонзались мачты яхт и шхун, стоявших на якоре в гавани, и оно разбрасывало напоследок золотисто-розовые лучи, подсвечивая уже темную воду, отчего та взрывалась искристыми брызгами света. Линдсей потянулась за своим бокалом, и солнечные зайчики, отразившиеся от его кромки, остро кольнули ей глаза, когда она поднесла его к губам.
Впрочем, дело было не только в статье. В последние дни ее все чаще посещали мысли о сестре, как если бы радиочастота, на которой до сих пор Линдсей слышала лишь треск статических помех, вдруг начала передавать ясный и четкий, пусть даже и прерывистый, сигнал. Но почему именно сейчас, когда прошло уже столько лет? Ответа у нее не было.
Грант наконец оторвался от раздела спортивной хроники — свет стал слишком слабым и тусклым, чтобы читать дальше.
— Когда-нибудь у меня непременно будет своя яхта, — обронил он, глядя на гавань. — Ничего вычурного и фешенебельного, простенький шлюп, где под палубой хватит места нам обоим, — и он обнял ее за плечи.
— Ты можешь позволить его себе прямо сейчас, — заметила она.
— Ага, значит, ты думаешь, что у меня карманы набиты деньгами, верно? — Он повернулся к ней, и губы его изогнулись в улыбке, которая, вместе с веснушками, рассыпанными по носу, делала его похожим на озорного мальчишку. — Борьба за чистоту окружающей среды, бесспорно, имеет свои плюсы, но высокий оклад борцов не входит в их число.
— Я говорила о своей сестре, а ты завел речь о лодках. Ты полагаешь, что между ними есть какая-то связь? — В ее легком, почти шутливом тоне тем не менее улавливался упрек.
Во многих отношениях Грант был идеальным мужчиной, близким другом и любовником. Он не требовал слишком многого и любил ее такой, какая она есть, предпочитая ее нынешний, простецкий облик — в джинсах и футболке, без макияжа, с волосами, собранными в конский хвост на затылке, — стильно одетой и безупречно накрашенной даме, в которую она превратится через какой-нибудь час. Так почему же иногда Линдсей казалось, что ее заботы и тревоги стоят у него на четвертом или даже на пятом месте? Или они вместе уже слишком долго, чтобы он с трепетом внимал каждому ее слову?
— Мы сможем назвать яхту в честь твоей сестры, — предложил он.
Она нахмурилась.
— Это не смешно.
— А я не шучу. По-моему, вполне уместный способ отдать дань ее памяти.
— Она еще не умерла, — язвительно бросила Линдсей. — По крайней мере, я надеюсь на это.
Грант потянулся к бутылке с вином и вновь наполнил их бокалы. Линдсей мысленно перенеслась в то время, когда они впервые встретились. Это случилось три года назад, на благотворительной акции по сбору средств на кампанию «Земля — превыше всего!», где он был главным докладчиком. Она вспомнила, как стояла за трибуной, — именно тогда он произвел на нее неизгладимое впечатление. При этом Гранта трудно было назвать красавцем в общепринятом смысле — скорее, он принадлежал к типажу Сэма Шепарда, а не Джорджа Клуни. Но он был высок, строен, уверен в себе и возвышался над толпой, как сверкающий клинок, со своей копной светлых волос и сияющими белыми зубами. Излучая юношеский энтузиазм ровно в такой степени, чтобы сгладить черты своей героической внешности, он горячо и убежденно говорил о том, что каждый человек непременно должен принимать участие в борьбе с загрязнением окружающей среды. Этакий Ясон наших дней, вышедший на смертный бой с медузой Горгоной, которую олицетворяли собой жадные до прибылей корпорации.
— Надеюсь, я не вогнал вас в уныние своей речью, — сказал он ей после того, как их представили друг другу. — Ничто так не вредит делу, как нудный проповедник на амвоне или импровизированной трибуне.