– В Кирсанове-то, слыхали, чего деется? – цепляя огурчик, говорит Клашка Лобаниха. – Пономариха чорта родила от куманиста…
Бабы испуганно крестятся.
– Известно, кирсановские, от их только и жди греха…
– Какой из себе-то? С хвостом?
Хозяин Лебеда, угрюмый мужик, сидевший с попом в красном углу, кивает на деда Тучу:
– В точь как крёстный. Сам махонький, а елда с оглоблю…
Бабы смеются. Старшая дочь Машка несет к столу скворчащую сковороду.
– А картошечки с огню! Налетай, бабы! – приплясывая, зазывает Трынка. Губы у нее разбиты, фонарь под глазом. Федиха откладывает гармонь в сторону:
– Ну ё к бесу, какая без мужуков гулянка…
Крячиха тихо рассказывает Варваре:
– …Егоршу убили – ишо царь сидел. Да как били-то! Вся деревня у его в долгу, у Егорши… Сивухи ведро на двор принесли, выпьють для передыху – и обратно бить, покуль не кончился…
Лебеда всовывает налитую стопку в пальцы священнику, чокается.
– Яишня, что ль? – встревожился тот, распробовав закуску. – Ах, азияты, пост же!
– Невелик грех, – машет рукой Трынка. – По нонешнему времю спасибо ишо куры-то несутся.
В сенях стучат сапогами пришедшие – Гришка и с ним краснолицый мужчина в красноармейской шинели. Две девчонки-погодки возятся со щенками на конике.
– Постоялец мой, командер, которые дизентиров ловють, – шепчет Крячиха, ухмыляясь. – Такой кобель…
– Как назвали-то? Акулькой?
– Ядреная девка, – басит военный. – Вылитый батя…
Поднимается такой хохот, что звенят стаканы на столе, бабы валятся с лавки.
– Девка-то нагульная, – объясняет Гришка. – Лебеда, он только с плену с Австрии пришедши, его четыре года не было…
– Виноват, промашку давал! – гулко смеется командир, поднимая стакан. – Бывай здоров, хозяин!
Среди общего веселья Лебеда невозмутимо разливает самогон.
– Видать, уж так у ей молотилка устроена, – замечает он. – Кто ни заряжай – беспременно девка вылазить…
– Сколько ж у тебя невестов?
– Четвертая покамест…
Варвара слушает Крячиху:
– …А в церкве чего творили-то! Сапоги с мужуков в храме сымали, до дому ступай босый. Левонтия, дьякона, в алтаре застрелили. Батюшку ружьем по башке съездили, теперя, вишь, слепой, как кутенок…
За столом разгорается скандал. Трынка, вскочив, кричит на командира:
– Ты чего пришел? Кто тебе звал? Он вона наземь падаеть, весь порватый, ночь на дворе бродить, как анчутка!
– Гляди-ка, особенный он какой? – удивляется командир. – У меня-то у самого ранения наскрозь и контузия, германскую, небось, тоже нахлебамши… Грудя есть, руки есть, винтовку держать можешь – значить, годен!
Трынка готова вцепиться ему в глаза.
– Отпущённый он вчистую, и бумага имеется! Али пока всех мужуков не перведуть, не будеть вам останову?
Ребенок плачет. Трынка берет его из зыбки, дает грудь.
– Ты ишо сопливый за мамкой бегал, а я уж в окопе от микады гостинца дожидал, – говорит Лебеда с презрительной усмешкой. – Вон оне – две в ногу, одна в бок, под Мукденом… Будя, таперя ты повоюй…
– Царь им все не годимши. Нешто Гришка лучше, обормот? – сердито шепчет Крячиха. – Самогонки дам да гуся, поднесешь ему, он те какую хошь бумажку разрисуеть и печать пристукнеть… Земля-то стоить непаханая, глянешь – заплачешь. Мужуков сколь поубивали, а кто живой – в армию забратые. Погоди, уж Егорий на носу, пахать пора – тута оне, как тараканы, с армии прибегуть. И Гришка враз стихнеть, энто не бабами вертеть…
– Батюшка чегой-то пригорюнимши. – Командир добродушно улыбается. – Давай, отец, выпьем!
– Ты кто? – спрашивает священник.
– Армейские оне, командер с уезду, хочуть с вами тяпнуть…
– Партейный?
– Знамо, партейный.
– Чудеса, – замечает священник. – Все бывало, а с куманистами вино пить не случалось…
Чокаясь, командир вдруг запускает густым басом:
– Новокрещеной рабе Божией Акулине… многая лета-а-а!
Красное лицо его становится багровым. Все смеются, поп доволен.
– Вот энто по-нашему! Шел бы ты ко мне в дьяконы…
– А по-нашему-то вон как… – Он ревет на всю избу: – Пр-р-ролетар-рии всех стр-р-ран, соединяйся-а-а!..
– Тише вы, дьяволы, – ворчит Трынка. – Девку родимчик хватить…
– Растолкуй ты мне, старой дуре, – вмешивается бабка Бзыря. – Почто их прилетать-то зовуть? И цыган, и татарин – и все до нас?
– Про цыган не скажу, не слыхал, – озадаченно говорит командир. – А татаре-то самые боевые. Да латыши…
– Без коней останемся, цыганы покрадуть… С кем соединяться-то? С ворьем?
– Натурально, с мужиком, – бурчит Лебеда. – Ты смекай, Бзыря… В Расее мужик ноне ослабши. В одиночку ему не взойтить. А тута со всех сторон набегуть, с заморских, да всем миром табе засодють. Небось крякнешь…
Священник хохочет вместе со всеми, вытирает слезу:
– Ах, срамники, шалопуты…
Утром Варвара латала крышу, утюгом прибивала доску.
Мужик появился с огорода. Мокрый, весь в ржавой глине, с винтовкой и мешком на плече, он ковылял по двору и кашлял.
Палашка глядела с полатей, как он стаскивает сапоги, дрожа от холода. Под ним тотчас натекла лужа.
– Не в кабак пришел, – сварливо сказала Варвара. – Не вишь, прибрато в избе…
Печь в землянке блестит свежей побелкой, в красном углу иконка, чистой тряпицей застелен стол.
Стянув гимнастерку, он добыл бутылку из кармана шинели, откусил затычку и стал пить из горлышка. Посидел, переводя дух, стуча зубами, и стащил с себя портки вместе с подштанниками.
– Срам какой! – вспыхнула Варвара. – Дитю бы хуч постыдился!
– Брысь отседа… – пробормотал он.
– Никуды мы не пойдем, энто наша фатера. – Она уселась на табуретку, сложила руки на животе. – Ты ишо за постой платить должон.
И Палашка прибежала, стала рядом.
– Набежали, паразиты! – заревел он и, схватив винтовку, запрыгал к ним со спущенными штанами. – Сполняй приказ, кладу на месте!
Варвара с Палашкой кинулись на двор.
За дверью слышалась ругань и возня, потом все стихло.
– Вишь, чорт, озорник какой…
Палашка побежала к окошку.
– Штаны надел… – доложила она. – Чегой-то на печке ковыряется… кажись, жрёть!
Варвара охнула, заколотилась в дверь, но она не поддавалась.