– Пять тыщ? – ахнула она. – Дак у нас чем срам прикрыть нету…
– Энто дело хозяйская…
Варвара брела по улице, уставясь под ноги. Рядом, как собачонка, семенила Палашка, заглядывая ей в лицо:
– Чо ты, мамань?
– Отвязни, холера! – прошипела Варвара, оттолкнув ее.
Палашка, скривив рот, горько заплакала. Варвара стояла, тупо глядя на нее. Притянула к себе, прижалась.
За соседним забором раздался грохот.
Священник, оступившись на крыльце, уронил охапку дров и растянулся сам. Скорчившись на ступеньках, он беспомощно шарил рукой по перилам.
Варвара зашла в калитку, помогла ему встать, нацепить очки на нос. Палашка подобрала раскиданные поленья.
На кладбище за церковью Варвара вела священника по тающему снегу между вросшими в землю могильными плитами. Он нагнулся, ощупал подножие простого, сбитого из досок креста. На вздувшейся от сырости фанере расплылись корявые чернильные буквы:
Архипов Леонтий
сконч. в 1918
Он постоял у могилы неподвижно, утер слезу из-под темных очков:
– От зависти плачу…
Нащупал лавку и, стряхнув ладонью воду, уселся на край.
– Для чего Господь так устроил? Меня покарал, а ты с ангелами блаженство вечное вкушаешь…
– Его, што ли, в рай взяли? – заинтересовалась Палашка.
– А куды же? Кончину мученическую от безбожников принял, яко первомученик Стефан. Ноне в раю нашего брата прибыло…
Ветер шумел в голых липах. Палашка разглядывала мраморного ангела с отбитым носом.
– Петух соседский закричит, а мне досадно – зачем я ишо живой? Для чего небо копчу, последний хлебушко доедаю? А уж нового не пахать мне, не молотить…
– Дедушка, дай нам хлебца, ты все равно старенький, – быстро сказала Палашка. – А то никто не даеть…
– В долг не дают? – спросил священник.
– Боятся, батюшка.
Бабье лицо его посуровело, жесткие складки залегли у рта.
– Как началася свистопляска, революция энта самая, прямо взвыл я, возненавидел их, особливо баб… Энто ж не люди – зверьё! А долбанули по загривку – и в разум пришел. Бабы отходили. Храм закрыть хотели – опять бабы не дали. Сказано в Писании: Господь умудряет слепцы… – Он пожевал старческими губами и с неохотой сказал: – Проса у меня маленько осталося, много не дам, а пуда три-четыре найду.
Варвара поцеловала ему руку:
– Спаси те Христос! А мы тебе патронтов принесем, нам один дяденька дал… Патронт самый свежий, новенький.
– Рехнулася ты? Куды же мне, слепому?
Солнце низко стоит над полем. Длинные тени ложатся на пашню от лошади, от Лебеды, идущего за сохой. Варвара разбрасывает навоз.
– Простынеть, батюшка, ступай похлебай горячего, ушица только с печи…
Наконец он останавливает лошадь. Варвара, бросив вилы, бежит на межу, достает укутанный в тряпье чугунок. Она ждет, пока он возится с кобылой, обтирает ее ветошью.
Ест он неторопливо, не глядя на Варвару.
– Сеяться погодить малость, нога ишо в борозде стынеть… – говорит он, насупясь. – Чем сеяться-то? Ржицей?
– Просой.
– Откудова?
– Люди добрые дали, на бедность…
– Иде оне, добрые ноне? Подыхать будешь – никто корки не подасть, ишо и в яму подпихнуть…
– А сам-то? Дай Бог здоровья и деткам твоим, и скотинке! Пожалел нас, отец ты наш, пропали бы без тебе…
Лебеда что-то задумчиво рассматривает на ложке.
– Скородить надо бесперечь, – бурчит он. – Земля-то родовитая, добрая, должна родить.
– Уха небось простыла, покуль ты с кобылой миловался, – не выдерживает Варвара. – Ты с ей прямо как с бабой…
Лебеда отвернулся с презрительной усмешкой:
– Сровняла хер с пальцем… Да она мне – и мать, и жана, и зазноба, Чубарка энта. Вся Пресвятая Троица единосущная и нераздельная. Баба против ей – обыкновенный аппендикокс… Эх, кваску бы!
– Не серчай, батюшка, хлебушка нету, где квасу взяться…
– А у чехов, к примеру, квасу вовсе нету, а все пиво дують – и бабы, и ребятишки…
Закурив, Лебеда подобрел и стал разговорчивей.
– Земля у их неказистая, тощей нашей, а родить в аккурат. Потому оченно они за ей ходють и навозють…
– Где энто?
– В Богемии, место такая, Збраслав называется.
– Воевали-то вроде с германцем, – с сомнением сказала Варвара.
– Чехи – они под Австрией. Император ихний австрияк.
– А энти ишо откудова?
– Которые?
– Обстреляки, как их тама…
– Австрияки – те заодно с немцем. У их и разговор один у обеих, хальт да шнель…
– Нешто они не по-нашему гутарють?
– Ну, чухлома! – Лебеда с досады плюнул. – Да у кажной нации слова другие. Ты послухай, как цыган али татарин по-своему брешеть – ни хрена не разберешь… У чехов, к примеру, мужик по-ихнему будеть “седлак”, чуешь? У нас картошка, а у их вовсе “брамбора”…
– А баба как по-ихнему?
– Да вроде как по-нашему. – Лебеда сладко потянулся, встал. – Тама тоже люди живуть… На фольварке у хозяйки работал. Богато живуть. Однех коров двенадцать голов. А сама бестолковая. Баба – чего с ей взять…
Он свистнул, лошадь пошла. Варвара взялась за вилы.
– Все баб-то позоришь, а у самого полна изба, одна бабья сословия.
– Хуч бы парочку сатана прибрал… Дак живучие, стервы.
– Грех говорить-то, Бог накажеть!
– Ноне Бог отмененный, – проворчал он, ухмыляясь. – Царя скинули – значить, и Богу конец. В Расее теперя чорт хозяин…
Варвара отнесла навильник, сбросила в борозду.
– А грех-то? Грех-то вон он, никуды не делся, – сказала она в раздумье. – Стал быть, и Бог на месте…
Ночью ее разбудил неясный шум. Она поднялась, прильнула к окну под крышей.
Где-то совсем близко блеснул огонек и пропал. У риги ходили тени.
В сумраке смутно белел круп лошади на току. Фонарь горел под навесом. Какие-то люди сгружали тюки с телеги. Мужик, стоя по пояс в яме, выбрасывал землю лопатой. Варвара узнала Малафея.
– Ты почто командоваешь на чужом двору? – закричала она. – По ночам колобродить, озорник какой, спасу нету…
Мужики мгновенно обернулись на голос, один из них, бросив мешок, спрыгнул с телеги и подошел к ней.
– Энто моя усадьба, – сердито сказала ему Варвара.
Он дернулся, у Варвары подломились ноги, она рухнула на колени. Голова ее, крепко схваченная за волосы, оказалась запрокинута назад.