Я постучала в номер Эллиса.
– Уходи!
– Это я, – сказала я в щелочку. – Пожалуйста, пусти меня.
Он пролаял что-то насчет того, что непригоден к человеческому общению.
Я отправилась в свою комнату, надеясь, что он передумает и придет ко мне. Когда весь дом стих и моя свеча догорела, я сдалась и легла.
Я лежала в темноте под грудой одеял, слушая, как колотит по крыше дождь. На мне были две самые толстые ночные рубашки, но я все равно мерзла и постоянно потирала нос.
Я никогда раньше не слышала слова striopaichean или houghmagandy, но по контексту вычислила, что первое – это то, чем моя свекровь считала мою мать, а второе – занятие, на основании которого ее таковой считали.
Я давно думала, что полковник – раздражающий хвастун, но мне никогда не приходило в голову, что он еще и распутник. Одна мысль о том, что полковник мог подкатывать к бедным девушкам, приводила меня в ужас. Это одутловатое лицо, трясущееся брюхо, желтые от табака усы…
Я прежде этого не замечала, но, будь Эллис лысым, на сорок лет старше, на шестьдесят фунтов тяжелее и будь у него нос пьяницы, он был бы очень похож на полковника.
Неудивительно, что Эллис не был настроен на человеческое общение. Сознание того, что в старости он будет как отец, должно было стать для него ужасным ударом, но отрицать это было невозможно, поскольку старый Донни признал в Эллисе сына полковника, едва взглянув на него. Нет, имелись способы отсрочить превращение с помощью диеты и упражнений – даже с помощью накладок, если надо, – и время беспокоиться об этом пока не настало. У нас были куда более насущные проблемы.
Я откинула одеяла, нашарила в темноте спички и зажгла свечу, от которой остался всего дюйм.
Мгновение спустя я была уже в коридоре, стояла под дверью Эллиса. Когда я подняла руку, чтобы постучать, со щелком открылась дверь комнаты Мэг, и оттуда выскользнул широкоплечий мужчина.
Я отпрыгнула, зажав рот рукой.
Мужчина был высоким, у него заметно торчали уши, но при свете свечи я не смогла ничего больше рассмотреть. Он взглянул на меня, поднял воротник и растаял в чернильной тьме лестницы. Я быстро поскреблась в комнату Эллиса.
– Эллис! Эллис! – настойчиво звала я, вглядываясь в темноту коридора. – Впусти меня!
Секунду спустя дверь открылась, и из-за нее показалось лицо Эллиса.
– Что такое? Сердце? Дать тебе таблетку?
– Нет, со мной все хорошо, – ответила я, досадуя, что он сразу же, автоматически, заключил именно это.
– Голос у тебя был нехороший.
Я в последний раз оглянулась и решила не говорить про мужчину, вышедшего из комнаты Мэг.
– Все хорошо. Правда, – сказала я. – Но нам надо поговорить.
– О чем?
– Ты знаешь о чем. Можно войти? Не хотелось бы разговаривать в коридоре.
Помешкав секунду, он распахнул дверь. При свете своей свечи я увидела, что его комната примерно в том же состоянии, что и моя: по полу были разбросаны вещи.
– Иди осторожнее, – сказал он, указывая на жуткий беспорядок.
Я прошла к кровати и поставила свечу на столик. Когда я забралась под одеяло, Эллис спросил:
– Ты что это делаешь?
Меня словно в живот ударили.
– Просто пытаюсь согреться. Не волнуйся. Я не останусь.
Он, надув щеки, выдохнул и пальцами зачесал волосы назад. Потом закрыл дверь и подошел к противоположному концу кровати. Лег поверх одеяла, скрестил руки на груди – неподвижный, как мраморная плита.
– Могла бы, по крайней мере, принести мне таблетку, – сказал он.
– Могу сходить.
– Да ладно.
Через пару минут, когда стало ясно, что он не собирается это обсуждать – а равно и что-либо другое, – я спросила:
– Что будем делать?
– В смысле?
– Куда отправимся? Мы же не можем здесь оставаться.
– Да можем. С чего вдруг нет?
– С того, что мы вселились под чужим именем.
Эллис взорвался: он сел, выпрямился и так ударил по одеялу кулаками, что я сжалась.
– Это не чужое имя. Это твоя девичья фамилия, как я тебе уже объяснял, так к чему ты завела этот разговор?
– К тому, что боюсь, что нас вышвырнут на улицу! – хриплым шепотом ответила я. – Мне очень жаль, что ты расстроен, но ты не имеешь права вымещать зло на мне. Я ни в чем не виновата.
– Так, значит, я виноват?
– Ну, я точно ничего не сделала.
В трубе завыл ветер. Задребезжало оконное стекло.
– Жаль, что так вышло сегодня со стариком, – сказала я. – Все это было ужасно.
Эллис внезапно начал кричать:
– Я даже хотел его в полицию сдать! Это оскорбление, и клевета, и бог знает, что еще – высказывать нелепые, безосновательные обвинения против кого-то, кто вообще отсутствует и не может себя защитить! Мой отец никогда бы, никогда…
– Я знаю, – прошептала я, надеясь, что это подтолкнет его говорить потише.
Накрыла его руку своей.
– Я знаю.
На самом деле я не знала. Его вывели из себя обвинения в приставаниях к женщинам или в подлоге? Или то, что его самого поймали на лжи?
Дождь полил сильнее, поменяв наклон: теперь он колотил по стеклам так, словно кто-то ведрами швырял в них гвозди. Временами вода затекала в трубу и падала на каминную решетку с тяжелым «бум».
Эллис снова лег.
Я так жалела, что пришла, что уже собиралась вылезти из кровати, когда он неожиданно повернулся лицом ко мне, застав меня врасплох.
– Так, – сказал он. – Отвечу на твой вопрос: я очень надеюсь, что мы сможем остаться. Больше нам податься некуда.
– Может быть, мы можем переехать в поместье? Я даже удивилась, что мы сразу туда не отправились.
– Я так подозреваю, они наелись Хайдов уже в тридцать четвертом, ты не согласна?
– Не знаю. Твой отец – едва ли из тех, кто решит закрутить со служанкой. И потом, как бы то ни было, вы одна семья.
Он сухо рассмеялся:
– Я им троюродный племянник. И к тому же, даже если бы они захотели нас видеть, что вряд ли, вопрос очень спорный. Судя по всему, дом и поместье кишат солдатами.
– Их реквизировали? А где семья?
– Понятия не имею, – ответил он. – Мы, знаешь, не писали друг другу открытки на Рождество все эти годы.
Он перекинул через меня руку, и я поняла, что мы миримся.
– А ты что сегодня делала? – спросил он.
– В основном отдыхала, но у меня поразительные новости: трое родственников Анны видели чудовище, и, по крайней мере, двое готовы с нами поговорить.