Заключенные-хищники и их жертвы ни в коей мере не составляют большинства «тюремного населения». Многим мужчинам насилие претит, они относятся к нему с крайним неодобрением. При этом сами они могут вступать в половые отношения с каким-то конкретным партнером, логически объясняя эту непривычную гомосексуальность как «тюремную любовь». Ее формы колеблются от жестких отношений господина с покорной «любовницей» до взаимной привязанности, выражающейся не только в постоянном дружеском общении, защите и поддержке, но и через физические проявления сложившихся отношений, через объятия и поцелуи как сексуальную подготовку к взаимной мастурбации или проникновению.
Другие заключенные – где-то около половины или больше, в зависимости от пенитенциарного учреждения, – дают выход сексуальным эмоциям только сами наедине с собой. Эти мужчины принимают и переносят целибат как часть всего опыта тюремного заключения. Некоторые из них женаты, у других на воле остались любимые девушки, третьи находят в себе силы и в тюрьме придерживаться тех ценностей, которые разделяли до заключения – ведь на улицах мужчины не нападают на других мужчин и не насилуют их целыми группами [809] .
Эти узники, соблюдающие целибат, позволяют тюремной системе на деле сохранять невыносимое положение вещей; не каждый заключенный становится гомосексуалистом, говорят защитники тюремного заключения. На деле «тюремная любовь» и тюремные изнасилования лишь отчасти обусловлены гомосексуальностью. Скорее, оба эти явления представляют собой реакцию на принудительный целибат в той системе, которую заключенные ненавидят и презирают, в системе, твердо поддерживающейся внешним миром, против которого они тоже восставали. Эти сексуальные действия, осуществляемые мужчинами, во многом представляют собой необходимость и не имеют ничего общего с сущностью самих действий.
Мужчины-насильники наносят телесные повреждения и унижают, наряду с остальным выражают свой протест против заключения в тюрьму, где лишены женского общества. Они доказывают самим себе, другим заключенным и охранникам, что все еще сильны, что хотя их тоже подвергают ежедневным унижениям, они могут вселять ужас и повелевать другими. Они объединяются с другими мужчинами, у которых возникают такие же потребности. Они защищают свою репутацию – в тюрьме репутация «крутого мужика» имеет решающее значение для выживания – и тем самым обеспечивают себе положение, позволяющее им самим никогда не становиться жертвами.
То, что они говорят, часто расходится с тем, что они делают, и многие бывают не в курсе их истинных побудительных мотивов. Оправдание или объяснение, приводимое ими как самим себе, так и друг другу, состоит в том, что им необходим выход для освобождения сексуальной энергии. На деле насилие и запугивание гораздо больше присущи акту семяизвержения и даже служат эротическим стимулированием.
Многое из этого справедливо и для мужчин из категории авторитетов, насильно заставляющих более слабых заключенных выступать в роли их подопечных «петухов». Они не настолько буйные и стремятся к созданию неравных отношений, основанных на постоянно требующем подтверждения господстве над покорным и беззащитным, но обиженным и порой мятежным молодым заключенным.
В зависимости от потребностей покровительствующего авторитета такой союз может строиться как угодно – от ведения хозяйства, когда «петух» как камерная «жена» заботливо обслуживает своего «мужчину», до глубокой привязанности и подарков «петуху», получающему удовольствие как от роскоши сигарет и шоколадок, так и от отеческого, хоть и деспотичного, внимания хозяина. Сексуальные отношения здесь всегда имеют место, но через какое-то время начинает казаться, что вовлеченные в них мужчины занимаются ими по взаимному согласию. Как и любые другие соглашения о сожительстве, они начинаются с принуждения, сравнимого с потребностью в безопасности женщины-сожительницы, не имеющей возможности по-другому на это заработать. Авторитет или блатной предлагает защиту от чудовищного группового изнасилования и избиений, а в обмен требует сексуальных и других услуг и проявлений уважения на грани раболепия.
И авторитет, и его «петух» смогли приспособиться к заключению в тюрьму на основе принципов ее извращенного внутреннего мира. Покровитель, определяющий их образ жизни, избрал открытое неповиновение властям и утверждает свою мужественность в пику тюремной политике нарочитого оболванивания заключенных. Он и многие другие, такие же, как он, отвергли принудительный целибат как часть своего наказания и, извращая общепринятые ценности и подрывая моральные устои, создали рабочую систему выживания, доставляющую определенное удовольствие и порой тешущую самолюбие.
Цена этого, конечно, огромна, особенно для «петухов», чья потеря уважения к самим себе порой имеет катастрофические последствия, но и для их покровителей это не проходит бесследно. Если он гетеросексуал (а подавляющее большинство именно таково), он должен совладать со своими внутренними конфликтами, с омерзением от того, что он делает ради удовлетворения безотлагательной потребности доказать, что сопротивлялся стремлению тюремного режима напрочь лишить его силы. Он говорит себе, что он не «голубой», даже если спит с другими мужчинами, которые могут, как сам он признается, сексуально его возбудить. Он говорит, что просто валял дурака с тюремной любовью, подлаживался «под систему», чьи ставленники – подлые охранники и вертухаи – издеваются над тем, что считают его гомосексуалистом, хотя – как здесь можно не быть замешанным в этой пародии на жизнь – сам он этому никакого значения не придавал.
Редкий мужчина также признается в потребности любви и привязанности. «Вы можете себе представить, что двадцать три проклятых года не сможете прикоснуться к другому человеческому существу?» – спрашивал Карл Боулз, заключенный тюрьмы особо строгого режима Ливенуорт в штате Канзас. Нет, продолжал он, таких бесчувственных людей, которые могут вынести жизнь без привязанности или, по меньшей мере, без физического контакта. Но в тюрьме альтернативы жестоки: суровые лишения, не доставляющая удовлетворения мастурбация или обращение к другому мужчине. Последнее становится особенно опасным из-за страха получить ярлык гомосексуалиста, а вместе с ним такие качества, как недостойная уязвимость и слабость – смертные пороки среди свирепого состава заключенных мужчин. И тем не менее, как отмечал Боулз, его личный выбор был трудным, поскольку «это правда, понимаешь? У меня двадцать три проклятых года не было женщины».
Поскольку Боулз обращался к тюремной любви, он презирал тех, кому удавалось обходиться без сексуальных партнеров. «Почему? Потому что они боятся прослыть гомосексуалистами, – ухмылялся он и продолжал: – О, Господи, неужели я становлюсь голубым, потому что мне хочется, чтобы кто-то держался за меня, касался тела моего, любил меня?» – хотел он знать. Тюремные власти могут называть его хищником, говорил Боулз, но, как и большинство тюремных авторитетов – покровителей тюремной любви, он изображает себя непонятым заботливым малым, делающим все, что в его силах, в этой бесчеловечной системе.