…разочарование, готовое перерасти в отчаяние. Ну почему они всегда на шаг впереди нас?
— Пешком от Тёма не уйти, — горько сказала я. — Ветер нас наизнанку вывернет.
Я бросила ключи на пол. Одиннадцать тридцать.
— Вывернут всех, кто в этом замешан. — Падальщик потянулся плавно, мягко, под кожей перекатывались мышцы, будь он обычным мужиком, отбоя бы от баб не было, вон как Мила смотрит. — Значит, надо убедить его в обратном или сделать так, чтобы он сам себя убедил.
— Следы не скроешь, — покачала головой я.
— Следов не будет, — сказал Веник и тут же скомандовал Миле, — чего стоишь, открыв рот? Тебе сказали собираться!
Девушка вздрогнула, положила Игоря на кровать и взялась за сумку.
— Есть этот, — он изобразил руками, — рюкзак-переноска? — Она кивнула. — Надевай. Ольга, открой окно.
Я покосилась на гробокопателя, глупо думать, что он хочет заманить меня к окну и выкинуть из него. Захотел бы и так выбросил. Но я все равно думала, ждала подвоха от каждого жеста, слова, от самого его присутствия. Я сделала пару шагов и потянула за раму. К подоконнику была прислонена изогнутая трубка велосипедного руля.
— Твой?
— В лесу нашел, пацана какого-то, запах почти выветрился. — Сосед сощурил глаза и добавил: — Ребенка сажаешь в эту штуку, сама на велик — и вперед на северо-запад. Туда, — он указал рукой, заметив потерянный взгляд Милы, — до озера по прямой минут пятнадцать, тебе в объезд. К домам не приближайся! Если доедешь, ждешь меня там. Без суеты. Тихо и молча.
— Стоп, — возмутилась я, — почему тебя? Ну, нет. Он тебя там сожрет тихо и молча, без суеты, — я повернулась к Миле, которая сажала ребенка в кенгурятник, малыш недовольно покряхтывал.
— Я могу сделать это и здесь, без всяких сложностей.
— Чертов трупоед!
— Глупая подстилка, когда ж ты думать-то начнешь!
— Перестаньте! Пожалуйста, перестаньте, — попросила Мила с самым несчастным выражением лица, мальчик сердито засопел.
— Решать в любом случае ей, — сразу успокоился Веник, — не тебе.
— Мила… — начала я.
— Хватит, — попросила девушка, — я словно в каком-то сне, вот открою глаза — и все кончится. — Она действительно зажмурилась. — Вместо ребенка я родила звереныша, бесконечно дорогого и любимого, но все же. Перенеслась в параллельный мир, и теперь поедатель трупов и женщина, которую я знаю чуть больше суток, спорят, кто отведет меня в волшебную школу. — По ее щекам потекли слезы. — Где моя дорога из желтого кирпича и волшебные башмаки?
Веник показал большой палец, я замешкалась. От человека, ради которого рискуешь жизнью, ждешь чего-то большего, нежели «женщину, которую знаешь больше суток», впрочем, истина в ее словах была.
Одиннадцать сорок.
— Бесполезно, — я мстительно посмотрела на гробокопателя, — велосипед тоже оставляет следы.
— Их не будет, — повторил падальщик, — поверь тому, кто имеет в должниках лешака…
…усмешка, скривившая мои губы, вышла горькой.
— Мы тебя недооценивали. И я, и Тём, и Кирилл, и Семеныч. Ты хитрый, изворотливый, предусмотрительный сукин сын.
— Комплименты? Я тронут, — Веник тряхнул головой, во все стороны разлетелись холодные капли.
— Почему ты пощадил лешака? Ты что-то знал? Предполагал?
— Лесть — это перебор. — Гробокопатель оскалился. — Дураков не ем, боюсь заразиться. Этот идиот заключил с девкой договор, ему ребенок — ей деньги.
— Тебе перечислить всех, кто вляпался подобным образом.
— Дура, — вышло даже ласково, — почему же тогда наши дома не полны детей, filii de terra не лопается по швам и мы трясемся над каждым? Думаешь, мало подстилок, готовых и за меньшие деньги на что угодно?
Я обиженно отвернулась. Знаю, гордиться тут нечем, но ведь есть такие, как я, обнаружившие кругленький счет в банке спустя десять лет, или Мила.
— Потому, что мать должна хотеть этого ребенка, должна зачать и родить от того мужчины, которого сама выбрала, а не от незнакомца с контрактом в руках. Иначе ребенок не будет «нашим», он родится человеком.
— Лешак забрал обычного ребенка, место которого среди людей? — поразилась я. — И ты не остановил его?
— Нет.
— Святые!
— Они тебя не слышат. Они давно уже никого не слышат…
…я услышала собственный стон. Все, сдаюсь. Пусть делает что хочет. К черту логику, давайте еще и лешака к делу пристроим, а что, чем больше народу, тем лучше, может, тогда и Тёма? И Кирилла?
— Следов не останется ни магических, ни физических. Лешак здесь даже не появится. Это не заклинание, природу просят, а не заставляют. Просить можно из любой части леса. Трава распрямится, цветы поднимут головки и стряхнут ароматную пыльцу, перебивающую любой запах.
— Раз следов не будет, с ней могу пойти и я.
— У тебя будет свое, не менее веселое задание, — хмыкнул гробокопатель, — развлекать нашего охотника и остальную компанию…
…я прислонилась лбом к холодному металлу и пробормотала:
— Ветер мог разрезать меня на части с тем же результатом.
— Ты сама согласилась. — Веник был равнодушен.
— Знаю. Иногда я сама себя не понимаю…
…я почувствовала, как внутри завибрировала тонкая струна, сразу захотелось в туалет.
— А если допрашивать будет не только Тём, хотя мне и его за глаза?
— Надеюсь на это, — падальщик достал из кармана маленький сверток из зеленых листьев.
— А меня? В этой «филей как там» тоже будут спрашивать? И что говорить? — заволновалась Мила.
— Правду и ничего, кроме правды, — он развернул лист, в котором лежало три капельки оранжевой смолы.
— Янтарь забвения.
— Опять лешак?
— Не сомневайся, он мне свой долг по полной отработает. К допросу привлекут баюна, к гадалке не ходи. Знаете, как работает сказочник?
Я покачала головой.
— Я даже не знаю, кто такой «баюн», — ответила Мила.
— Если кратко, этот парень расскажет историю, войдет в доверие, и отказать столь замечательному человеку в пустяковой просьбе вы не сможете, сами все выложите. Допрос первой ступени самый легкий. Вторая ступень — «подавление воли», приказ, для более серьезных просьб, которые вызывают у тебя инстинктивное неприятие. И последняя, третья ступень — «питание разума», иллюзия, рожденная в голове вызывает неподдельное желание помочь баюну, не простое выполнение приказа, а жгучее стремление сотрудничать. Прямое вторжение в разум очень опасно, иногда иллюзия вытесняет все остальное. Был человек — стала пища.