— Не твое дело! — топнула ножкой Омеличка.
— Иди прочь, юродивый! — посоветовал пепельновласый мальчуган, стискивая в кулаке каменюку.
— Я с вами пойду! — радостно объявил сын Домны.
— Вот еще! Дуракам с нами не место! — заявил Бойко.
Но Гедка только улыбался, в его очах не мелькнуло ни тени страха, ни обиды.
— Пошли отсюда, — предложил смуглый постреленок. Ребята молча отправились к яме. Гедка увязался следом.
— Погодьте, — остановился Бойко, — прогнать его надобно. Разболтает еще.
Дети закивали.
— А давайте я в него камень брошу! — придумал мальчуган с пепельными волосами.
— Нет! — остановил его Бойко — уж он-то добре памятовал, как влетело от мамки, батьки, старшего братца, а после и от дядьки Череды за то, что Гедку палкой отходил. Никто тогда и слушать не стал, что юродивый за Бойко шпионил. — У меня иная мыслишка имеется! Погодь, Гедка, сейчас мы тебя к себе примем!
Бойко подался к зарослям крапивы и принялся рвать стебли, вышине коих мог бы позавидовать здоровенный дворовый пес. Дети мигом уразумели, что удумал их предводитель, и последовали его примеру. Только Гедка остался на месте, глядя на ребят очами цвета чистейшего неба в погожий весенний день. Он один не догадывался, что уже в следующее мгновение станет улепетывать прочь от жалящих поцелуев крапивы.
* * *
— Эй, девица! Дозволишь спуститься?
— Спускайся, дядька Рафал! — обрадовалась ворожея — все не одной в яме томиться.
Скрипнула клеть, сползла лестница — старец мигом подле Милавы очутился. Вот так прыть!
— Вот благодарствовать пришел: Алесю лучше стало. В себя пришел, гнойники присохли, — сказал Рафал. Его черные очи больше не светились недоверием. Теперича в них поселилась теплота. Милава улыбнулась.
— Я рада. Только не за что меня благодарить. Поди, сам его выходил. Разве что траву-покрик из моей сумы взял. Ну, так она для того и сбиралась, чтоб злые хвори отваживать.
— А как ты себя чувствуешь? — старец озаботился здоровьем ворожеи. — Покажи лодыжку.
Девица не стала перечить.
— Сдается мне, уже завтра бегать сможешь. Да и синяк, как я погляжу, сходит.
— Благодарствую, почтенный Рафал, твоими усилиями все у меня ладится. Вот только не скажешь ли, какой нынче час? Да не случилось ли чего среди селян?
Вот ежели теперича знахарь о какой новой напасти поведает, значится, Кукоба взялась-таки за черную ворожбу.
— Нынче час такой, когда тени растут да длиннее становятся. Солнце уже на запад по небосклону перекатилось. До ночи рукой подать. — Лекарь помрачнел. — Ну а в селе без новой беды не обошлось.
Милава всем телом напряглась, ожидая толкования.
— Ружу до сих пор не нашли. Видать, и правда с девицей что-то худое сотворилось. А только что по дороге сюда я встретил мамку ее любого. Так она поведала, что и ее сыну худо сделалось: язвы, гнойники, беспамятство.
— Как у Алеся?
— Похоже на то.
Ворожея призадумалась. Эх, бабушка-бабушка… За что ж ты так над невинным людом потешаешься? И все ж, ежели хворь Кукоба и наслала, то обоз навряд ли ее рук дело. Хотя могла ж она науськать кого-нибудь? Невольно пред очами снова предстал образ кузнеца, что в агонии бьется, в волка претворяясь. Тут бы все ж разобраться не мешало.
— Дядька Рафал, ведаю, что не дозволил мне староста выходить. Только есть у меня дело одно нерешенное. От него, может, судьба всего села зависит. Дозволь бабку навестить.
— Кукобу? — заволновался старец.
— Так. Ты, дядька, человек ученый, потому должен правильно уразуметь то, что я тебе теперича открою. — Рафал не сводил с лика Милавы пытливого взора. — Помирает она. Худо ей совсем. Иссыхает заживо. И покуда упокоения не сыщет, мучиться станет да боль свою на других вымещать. Не хочу веровать, но авось Кукоба за хворью стоит. Дозволь навестить ее, покуда люд по лесу бродит. Череда и не узнает ничего.
Рафал опустил голову, молча размышляя над просьбой девицы. Сердце Милавы в надежде забилось быстрее.
— Вот что, девица. Верю я тебе. Только ведь и сам я человек пришлый. И хотя не одну весну провел в этом селе, не раз недуги от здешнего люда отводил, все ж как родича они меня до сих пор не привечают. Оттого, что вера моя для них странная, а кожа темная. Да село не совсем опустело. Доморадовна вон, для примеру, у себя в хате сидит.
Милава поникла. Видать, не добраться ей до бабки, покуда не поздно.
— Но все ж не могу я дозволить и дале худому множиться. Неровен час, хворь на детей перекинется. Тела их нежные, не то что у Алеся. Они могут и не выстоять против нее.
Ворожея оживилась:
— Так ты подсобишь?
— Приду, как тьма село окутает. Навряд ли кто-то решится к яме ночью прийти. Все ж ведьмарка ты для них, — улыбнулся Рафал и заговорщицки подмигнул.
Милава улыбнулась в ответ. Дышать стало свободно и легко.
— Благодарствую, дядька!
— Послушай, девица, — посерьезнел знахарь. Рука, поглаживавшая длинную бороду, замерла. — Тут сын кузнеца все никак в себя не придет. Такого страху, видать, натерпелся, что его рыжая копна до цвета моей бороды полиняла. А самое страшное, онемел он, точно жена Лютовера.
— Жена Лютовера? — не поняла Милава.
— А, ты ж не знаешь. Лютовер — охотник здешний, двоюродный брат кузнеца. Нелюдим, немногословен. Пару весен назад он себе жену взял красы да хозяйственности редкой. Вот только немая она.
Милава подозрительно сощурилась, но вслух спросила об ином:
— Так ты хотел узнать, как сыну кузнеца в себя возвратиться?
— Так, — кивнул старец.
— Дай-ка помыслить… Кажись, откопала я на Купалье ведьмарский корень.
— Ведьмарский корень?.. Окопник! — восхитился знахарь.
— Надобно его растереть да с отваром черных грибов смешать. Пущай молодой кузнец три глотка сделает — ему сразу полегчает.
— Черных грибов?.. — засомневался Рафал. — В краю, откуда я родом, из черных грибов страшный яд варят. От него у человека все внутренности наружу вылезают.
— Так, — согласилась Милава. — Потому надобно быть особливо осторожным и в раскладе не оплошать. А расклад такой: на один ведьмарский корень должен приходиться кусочек гриба с ноготок мизинца новорожденного. Тогда знатное лекарство выйдет.
* * *
Скоро день стал к закату клониться. Солнце-искусник уже кисти да краски красно-желтые подготовило. Милава тихонько ждала, покуда к ней старый лекарь придет. Весь час она готовилась ко встрече с бабкой Кукобой да размышляла, кто ж обоз разодрал. Но кроме Щекаря, претворяющегося в волка, никто на ум не приходил. Вот только где ж он такую силу раздобыл? По всему видать, сам-то кузнец от крови даром не владеет. Кто ж наделил? Надобно обо всем бабку распытать, уж кому как не ей обо всем, что в селе творится, ведомо?