— Дети сбросили, — беззлобно пояснила ворожея. Постепенно взгляд Домны стал проясняться и обретать разумность, пока она понимающе не закивала.
— То-то они так припустили, как меня приметили.
— Ага, — улыбнулась Милава. — Пришли сюда деревню из беды вызволять. Видать, решили, что, ежели ведьмарка пришлая помрет, так и село лихо оставит. Не надобно, милый, пущай отдыхает. Поди натерпелась страху. — Ворожея мягко отвела тоненькую руку Гедки, собиравшегося дотронуться до змеи. Домна поежилась, но вслух ничего не сказала.
— Ты сказала, что не сдюжила Гедке помочь. Стало быть, папарать-цвет не пригодился? — оживилась Милава. Может, все ж она сумеет поступить так, как с самого начала задумала?
— Так. Только… — замялась Домна. — Пропал цвет.
— Как пропал?
— Разумеешь… Мне навстречу волколак вышел. Огромный, что медведь. Рыжеватый. Как осклабил пасть, как ощерился, я чуть собственного духа не лишилась. А очи желтые так и буравят, так и буравят, точно решает он, с какого боку есть меня начать! Такого страху натерпелась, какого в жизни даже не представляла. Зайцем прочь понеслась, да все кругами-кругами, чтобы со следу сбить. До самой хаты так добежала. Но он, видать, и ухом не повел. Словно просто спугнуть меня хотел, не больше.
Милава слушала не прерывая. Сколько жила на свете, а добре ведала — не сбежать человеку от волколака, ежели тот голоден. Стало быть, тот волколак, коего Домна повстречала, не то что не голоден был — до отвала наелся. Неужто обозом?
— А папарать-цвет я выронила, покуда от зверя лютого убегала.
— Вон оно что… — пригорюнилась Милава. Дай боги, чтобы дивный цветок в худые руки не попал. Никогда дурной человек сам его не сыщет. А вот у другого отобрать иль сорванный подобрать да на гадости извести завсегда сумеет.
По щекам вдовицы потекли слезы. Гедка прижался к матери и крепко обнял.
— Прости меня, — прошептала она, — прости.
— Что уж. Не держу я на тебя зла, — мягко сказала Милава.
— В твоих очах столько доброты… — вдовица опустила голову, точно не в силах была глядеть. — Прости меня и за то, что думала, будто ты ведьмарка.
— Важно, что ты вовремя правду разглядела да от страха не ослепла. Как остальные… — вздохнула Милава.
— Ой, а я ж тебе тут поесть принесла, — спохватилась Домна и полезла в узелок, что подле себя положила. — Совсем запамятовала. Сейчас, погодь чуток.
— Благодарствую, только ела я уже. Меня Вит потчевал. Вон до сих пор медок не допит да хлебец не доеден.
— Правда? — вдовица малость расстроилась. — А может, я все ж оставлю тебе узелок? Авось еще пригодится. Утром поешь?
Не сумела ворожея вдовице отказать.
— Добре, оставляй. А то от него такой дивный аромат идет, что тяжко отказаться.
— Скажи, Милава, — замешкалась Домна, — вижу я, что тебе какой-никакой дар, а все ж достался.
Девица кивнула.
— А не сможешь ли ты моему сыну помочь?
— Домна, твой сын ничуть не плоше остальных людей. Я сейчас открою тебе кое-что, только ты не волнуйся. Постарайся принять это. Это нужно и твоему сыну, и тебе.
Домна подняла на девицу свои зеленые глаза, в коих затаился испуг.
— Ты не мысли, ничего дурного я не скажу.
— Не томи, — попросила вдовица. Гедка вытер слезы с лика мамки.
— Сын твой умеет видеть то, что обычному человечьему оку недоступно.
Вдовица подалась назад:
— Как это?
— Ну, у него тоже дар имеется, навроде моего. Только сильнее. Намного сильнее.
— Он что же… ведьмак? — потрясенно прошептала Домна.
— Не совсем. Ведьмак ведь это не призвание, а выбор. Как и ведун, и знахарь. Твоему сыну еще пока рано выбирать — слишком мал. Но уже сейчас я вижу, что ему ближе светлый путь. Он к людям добр, зла на обидчиков не держит.
Домна глядела на сына так, точно никак не могла поверить в слова ворожеи.
— Стало быть, он вовсе не юродивый, а совсем наоборот?
— Наоборот, — тихо согласилась Милава. — И не говори при нем так, будто его нет. Он все понимает, и понимает лучше многих.
Гедка молча улыбался и не сводил с мамки своих синих очей. Вдовица еще сама не разумела — утешила ее ворожея или добавила тревог.
* * *
Селяне все делали справно и как можно скорее. Почти каждый борол в себе желание лишний раз обернуться на болота. Весь час казалось, что за ними кто-то наблюдает. Однажды Череда разом с братьями-кожевенниками не выдержали и подступили к трясинам ближе, но три пары зорких глаз так никого и не высмотрели.
Наконец все осталось позади. Мужики всем скопом быстро управились. Натаскали дров, уложили погребальные костры. Добро по приказу старосты уместили на телегах. Его предстояло хранить до распоряжения из Рогачева.
— Эй, Вит, — покликал староста, глядя, как огонь вызволяет души усопших. Мельник неслышно подошел ближе. Череда отозвал его в сторонку и, убедившись, что никто их не слышит, сказал: — Я вот тут размышлял. Ты ведаешь, что Милава подсобила Рафалу в лечении Алеся?
— Ведаю.
— А что Рафал по ее совету Цвета в чувство привел? Да тот о волколаке, что весь обоз пожрал, рассказал, ведаешь?
— Вон оно что… — ахнул молодец. — Так, стало быть, у нас в селе нечистик завелся? А все на девицу повесили. Надобно отпустить ее!
— Тише, — огляделся староста. Мужики угрюмо стояли подле погребального костра. — Надобно. Да только не след об том на ночь глядя люду сказывать. Убоятся они темноты подступающей. Не пожелают впотьмах в неповинность внучки Кукобы уверовать.
— А что ж тогда? Не дело неповинному человеку в яме сидеть.
— И я так мыслю, — кивнул староста. — Потому-то и позвал тебя. Твоя хата на отшибе да к яме ближе всех стоит. Как стемнеет, забери Милаву к себе. Обогрей, накорми, спать уложи. А как рассветет, я селян всех соберу да и открою, что она ни в чем не повинна.
— Верно говоришь, — обрадовался Вит.
— Да гляди, чтоб ничего худого с ней не сотворилось. Предо мной отвечать будешь!
— Череда! — окликнул кто-то из мужиков. Староста и Вит обернулись. Подле костра как подкошенный рухнул наземь молодец — Череда подбежал и ахнул: бледный лик того весь покрылся язвами и нарывами, точь-в-точь как у Алеся.
* * *
Даровав земле все свое тепло, солнце покатилось в родную хату, набираться новых сил. Близилось господство княжны Ночи. Ее верные служки — тени, почувствовав свободу, вытянулись и разрослись. Совсем скоро они сомкнутся и погрузят землю в таинственный мрак. Пьянчуге это было как раз на руку. Короткими перебежками, хоронясь от чужих очей, аж от самого стойбища, где цельный обоз нашел свою смерть, он спешил к единственному разумному человеку на деревне.