– Ничего не бойся, – ответил дед, будто он уже переговорил с парой-тройкой нужных людей и дело было уже решенное. – Все будет хорошо.

– Почему ты так думаешь, отец?

– Я тебе никогда не рассказывал об одной страничке жизни твоего дедушки Мовсеса, пусть земля ему будет пухом. Теперь пришло время рассказать.

– Чего я такого не знаю о дедушке Мовсесе, царствие ему небесное? – заулыбался отец. Он любил и хорошо помнил своего толстого добродушного дедушку с мягкими седыми усами.

– Ты ведь знаешь, дедушка твой много пожил, много путешествовал, переменил множество профессий. Так он познавал мир. Моряком – в Тасманию, золотоискателем – на Аляску, кочегаром – в Петербург, который ныне зовется Ленинградом.

– Помню, отец, помню.

– Много томов можно написать о приключениях твоего дедушки, но пара страниц останется все же затертой. Так вот что написано на этих страницах – твой дед, до революции, был абреком. Не в нашем районе, в соседнем, и недолго, но было дело.

Хачик изумленно воззрился на отца.

– Прошли годы. И когда мой брат и твой родной дядя Арам устанавливали в наших местах советскую власть, поймали их лесные разбойники, которых множество пряталось тогда по ущельям и пещерам. Спрашивают разбойники:

– Ты комиссар?

– Комиссар, – отвечает мой брат Арам.

А те:

– Как звать?

– Арам Бовян, – говорит.

А те:

– Ты не того ли Бовяна сын, не Мовсеса, который лет тридцать назад был хозяином этих мест?

– Его, – отвечает Арам. – Я Арам Мовсесович Бовян.

– Жив ли твой отец нынче?

– Жив и здоров.

– Великий человек, великий, – шептались меж собой лесные люди. – Давайте, братья, отпустим этого сына великого человека, – посовещавшись, решили они. – А то, если убьем, то зверь побежит, расскажет Мовсесу, если убьем, птица полетит, расскажет Мовсесу, и падет на нас кара великого человека. Отпустим.

Дед любовался произведенным своим рассказом впечатлением.

– Так решили абреки и отпустили дядю твоего Арама, – закончил он.

– Ну и дед, вот тебе и седые усы! – смеялся папа.

– Дурень, я тебе это рассказываю, чтобы ты знал, из какого ты рода. Всей славы его, даже если ложками хлебать, не исчерпаешь в один присест. Да и в два не выйдет. Наверняка и эти что-то слышали про Мовсеса Бовяна. Или ты думаешь, что жизни одного человека достаточно, чтобы снискать славу и почет, которыми тебя сегодня кормили эти мелкие воришки?

– Отец, я понял тебя. Но поверь, я познаю мир и людей иначе. Чтобы путешествовать, я не хочу быть моряком или кочегаром, чтобы разбогатеть, я не хочу отнимать монету у бедняка или богача без разбору.

– Мальчишка!

– Верно. Чувствую, что встал на ноги, а ходить-то и не умею. А мне ведь тридцать пять лет почти уже. Я еще не знаю как, но пойду своей дорогой.

– Я рядом, – напомнил дед и углубился в роман «Цусима» Алексея Силовича Новикова-Прибоя о героической гибели русской эскадры в войне с японцами в 1905 году.

Неожиданно разбогатевший отец вдруг потерял покой. Ему бы жить да радоваться тому, что уже не приходится работать руками и по вечерам не надо закусывать от боли губу, когда нежная жена мажет кровавые трещины на его пальцах облепиховым маслом. Радоваться, что не дует хлесткий холодный ветер в окна и не нужно вздрагивать от каждого чиха болезненных зимою детей, радоваться, что к матери-старухе, насквозь пропахшей валерьянкой, теперь всегда можно вызвать настоящего «дохтура». И жена, все еще красавица, больше не глядит украдкой за горы и не сжимает в нитку когда-то полные, готовые к поцелую губы. Жить бы да ликовать, что благодаря заработанным деньгам из чудесной деревни нашей мы переехали в пыльный и душный Ереван, в столицу!

Столица

Другой бы ликовал, но не отец, потому что здесь-то, в столице, и овладела папашей новая, невозможно будоражащая мечта почище, чем мания итальянских туфель. После уважения, выказанного абреками, папу окончательно замкнуло на Корлеоне. Да он уже чувствовал себя Корлеоне! Я даже почти уверен, что Хачика преследовали навязчивые сны, в которых некие адепты учения дона Корлеоне внушали ему идею поменять фамилию. Но папа отгонял назойливых эфирных шпионов. Мало ли нечисти шатается по закоулкам теневой стороны, искушают, черти, обманывают. Вот, если бы сам Крестный отец явился бы и попросил, то Хачик не отказал. Не посмел. Но дон не стал бы просить, слишком он уважает идею семьи, и род, и родителей, давших жизнь. Для него это свято, свято и для Хачика. Так мой отец и метался между мудростью и наивной детской преданностью учителю своих перемен, мастеру своих преобразований, провидцу своей миссии и всеми нами, что нуждались в отце, муже и сыне. Мама терпеливо ждала, поскольку понимала: перед ней все еще кокон. Уже не гусеница, но еще не бабочка.

Переезд в город был предсказуемым продолжением папиной эволюции, однако почти спонтанным в реализации. Мы еще жили в деревне. Мама вдруг заторопилась сделать ремонт в старом доме, торопилась обработать поле, собрать ранние яблоки, а еще очень просила нас приносить отметки, которые не стыдно будет представить и в другой школе.

– Мама, в какой? – хлопала ресницами Маринка.

– Не знаю пока детка, но, кажется, вы перейдете в другую.

Летом мы паковали вещи, а папа, пока его маклер подыскивал нам новый дом, дважды перечитал любимый роман. Похоже, что своей манией папа перезаражал всех нас. Вот и мама начала немного сходить с ума. Это и понятно. Папа часами читал нам вслух про жизненные перипетии своего любимца.

– Какой человек, какой человек! – причитал отец, подняв голову от книги на середине какой-нибудь захватывающей сцены. – Всего сам в жизни добился.

– Пап, он же бандитом был… – робко вступала Светка.

– Не говори так, дочка. – Отец медленно мотал головой, отгоняя от себя наваждение Светкиных слов. – Это был человек с большой буквы. На него валились настоящие беды, но он решал проблемы. Он умел противостоять напастям.

Через некоторое время отец вдохновенно декламировал целые главы романа, доводя нас до какого-то полурелигиозного экстаза. Мы даже перестали понимать, за что мы уважаем отца больше – за его успехи в труде и созидании нашего светлого будущего или за неожиданно вскрывшуюся любовь к литературе? Он казался таким всемогущим со своими натруженными деньгами и таким умным со своей уже затертой книгой. До сих пор мы с сестрами не можем разрешить вечную загадку о курице и яйце, мы не знаем, деньги ли сделали из деревенского сапожника уверенного в себе дельца или же могучий образ дона Корлеоне стал для него путеводной звездой? Мы и не узнаем этого, так как в жизни события не приходят согласно очереди. Они наваливаются гуртом, горланят, требуют внимания, взывают к участию.