Изабелла ахнула, отступила, но шевалье не умолкал.
– …Теперь, зная мой маленький секрет, вы можете назвать и меня предателем родового имени… и будете правы. И может быть, ваше осуждение заставит снова заныть старые раны, нанесенные тем детским стыдом, да так и не зажившие… Слухи называли ваше высочество надменной и нетерпимой, заносчивой и жестокосердной, капризной и бранчливой, но я никогда не верил в это. Потому что перед глазами моими всегда стояла та озорная веселая девчонка, что появлялась из ниоткуда за королевским садом каждый день. А я никогда не следил за ней, чтобы узнать наверняка, откуда она приходила, потому что дал слово. Слово егеря… слово лесника… Слово Лешего.
– Так ты… все-таки знал… что Белочка?… – осторожно, с расстановкой задала зудящий не на одном языке вопрос герцогиня Жаки.
– Догадывался, не более… – словно извиняясь, повел плечом Люсьен и, не глядя ни на кого, снова заговорил, торопливо и сбивчиво, словно опасаясь, что его сейчас прервут, или заставят замолчать, или осмеют.
– …Но в самый последний день… Я был в толпе… сидел на дереве, если быть совсем точным… когда его величество и ее высочество уезжали в столицу… после того, как… как… Катафалк с ее величеством выехал раньше, до восхода еще… Маленькая принцесса выглянула из окна кареты, и я узнал в ней мою подругу по играм… Она… вид у нее был такой… будто что-то умерло в ее душе вместе с ее величеством Корделией… будто она не плакала только потому, что слезы кончились… Ей было так плохо… так больно… так… И мне словно ножом по сердцу резануло… Я едва не кувырком спустился с дерева, сам не знаю, зачем, что бы я стал делать, если бы догнал кавалькаду, хоть и не догнал бы, конечно, это глупо, спорить даже не о чем, они ехали очень быстро…
Рыцарь стушевался, словно очнулся ото сна, сконфуженный своим неуместным откровением, смущенно усмехнулся и поклонился – галантно, но официально.
– Впрочем, как говорится, это было давно и неправда. Простите, ваше высочество… ваше сиятельство… скромного захолустного дворянина, забывшего свое место, за наивную глупость. У королей нет друзей. Только враги и союзники. Я понял. И когда мы выберемся отсюда, я не стану боле докучать вам своим присутствием.
Глаза принцессы, затуманенные старыми, но отнюдь не потерявшими ни остроты, ни силы воспоминаниями и болью распахнулись, словно она хотела что-то сказать, крикнуть или сделать, рука поднялась к лицу…
Но тут за ее плечом прозвучал загробный голос Агафона.
– Не «когда», а «если», господа фантазеры. Хотя желаю вам успехов.
– Эй, ты куда?! – выкрикнула Грета в спину удаляющегося волшебника, разбивая остатки хрупкого и звенящего, как лотранский хрусталь, быстротечного момента истины, подобрала в кулаки юбку и галопом бросилась вдогонку. – Я с тобой!!!
Буря сомнений разразилась на лице де Шене. Раздираемый противоречивыми чувствами, он подался вслед за магом, отшатнулся к принцессе, снова шагнул прочь…
– На твоем месте, шевалье, я бы поспешила с выбором, – остановил его метания сухой и язвительный голос Изабеллы. – Если ты и в самом деле хочешь, чтобы преступники были доставлены для свершения правосудия к моему отцу, а не к Гавару и его зоопарку, надо бежать за этим… престидижитатором… и его сообщницей.
– Ваше высочество?… – растерянно глянул на нее рыцарь. – Но ваше высочество… и ваше сиятельство остаются…
– Наше высочество и ее сиятельство не остаются нигде, потому что ни за какие коврижки не пропустят момент ареста этого самозваного царевича. Ну, же! Быстрее! И заодно нужно спросить у нашего фокусника, каким таким волшебным образом он собирается выбираться отсюда!
Де Шене поклонился и зашагал вслед волшебнику. Герцогиня поспешила за ним.
Принцесса замешкалась: чуть вытянув шею и устремив нетерпеливый взгляд в спину удаляющемуся рыцарю, она ждала, что он оглянется, улыбнется, скажет что-нибудь ободряющее и теплое, позовет за собой… Ведь теперь, когда невероятное произошло, когда оказалось, что очередной назойливый искатель короны оказался Лешим, ее Лешим, с которым она провела столько чудесных дней, едва ли не самых лучших дней за всю эту дюжину проклятых лет, всё наверняка должно было измениться, стать как тогда – легко, непринужденно и радостно!
Должно было стать, но… отчего-то не становилось.
Не поворачивая головы, Люсьен подошел к магу и Грете, и они принялись что-то горячо, но тихо обсуждать. Подоспела тетушка с гримаской настороженного неодобрения на грязном усталом лице, и тоже с ходу погрузилась в дискуссию, то и дело переводя взгляд с озера на школяра, и наоборот. Будто у ее брата отродясь не было никаких дочерей…
И Леший… Смотрит на этого знахаря, словно других людей в округе нет!
Словно ее нет.
Ну разве не может он просто оглянуться, подойти, протянуть ей руку, как тогда, улыбнуться, подмигнуть, заверить, что все теперь будет хорошо и еще лучше?… Почему, ну почему он – он, изо всех людей! – ведет себя как чужой?! Ведь она же видит – он остался точно таким же Лешим – надежным, уверенным, добрым, сильным, заботливым… И сама она не изменилась ничуть! Ведь ее надменность, капризность и язвительность – всего лишь защита от боли и злобы окружающего мира, ее доспехи, ее маска! Но в душе-то она – всё еще та самая веселая озорная девчонка, с которой он целыми днями пропадал в лесу, уча ее удить рыбу, лазать по деревьям, мастерить свистульки из камыша и бузины…
Да, она виновата перед ним – столько язвительности и ехидства за такой короткий промежуток времени ей не удавалось еще вывалить ни на одного жениха, ну, кроме лесоруба, но тому-то так и надо, да еще и мало, королевский палач добавит, но что касается Лешего… Люсьена… она ведь сожалеет об этом! И разве ее разрешение и готовность пойти за их белобрысым клоуном-волшебником, по которому тоже веревка плачет – не доказательство того, что она совершенно искренне рада видеть…
Но в памяти вспыхнули холодным грязным огнем последние ее слова, обращенные к шевалье и, самое главное, то, как она их произнесла, и краска стыда залила щеки, полное десятилитровое ведро на каждую. Ведь она же предполагала сказать совершенно, совершенно другое, и не так, не так, не так!!!.. Она ведь хотела подать ему руку, обнять, попросить прощения за все, что ему пришлось претерпеть от нее, рассказать, как она счастлива, что обрела его снова, что помнила его еще очень долго, и даже сейчас иногда вспоминает и улыбается тому, как, оказывается, счастлива была она тогда, двенадцать лет назад, пока смерть матушки не перевернула в ее коротенькой жизни всё…
Но будто проклятье какое-то сковало ей язык, вывернуло наизнанку чувства, заморочило разум, и вместо приветствия вырвалась издевка, вместо улыбки – ухмылка, вместо объятий – повелевающий жест, точно… точно… точно…
Голова Изабеллы закружилась от внезапного осознания катастрофы.
Точно незаметно, исподволь, постепенно, маска, надетая когда-то для защиты, срослась с лицом и стала частью ее существа, и теперь, сколько бы ни пыталась, она уже не может стать другой, той, настоящей Изабеллой, порывистой, упрямой, но искренней и доброй… Изабеллой, к которой через года вернулся Леший.