– Прости, прости, прости!
Голос аббата выдернул меня назад, в мизерикордию.
– Я видел тебя у стола с картами.
Стол с картами, за которым я изучала бассейн Великих озер. Где читала распечатки, пока не начали кровоточить руки, и следила по новостям, как Камберлендский альянс и Панполярная конфедерация медленно сползают к войне. Страна Элиана и моя. Потребность в доступе к питьевой воде озера Онтарио. Без этого доступа камберлендцам не выжить, а Панполярная никогда его не предоставит.
У аббата расширились глаза. Они были просто двумя овалами, но казались мудрыми и печальными.
– Грета, я знаю, ты догадываешься, что грядет.
– Война.
– Я лишь хочу, чтобы Элиан хорошо себя проявил. Знаешь, всем будет лучше, если он сможет достойно себя вести. Тебе ведь придется уйти с ним. Лучше, чтобы он не поднимал шумихи.
– Скоро? – спросила я.
Аббат сделал вид, что пожал плечами, хотя плеч у него не было: вместо этого он перевернул руку ладонью вверх и развел пальцы.
– Грета, я не больше тебя знаю о реальном положении вещей. У меня всего лишь более долгий и, пожалуй, более горький опыт наблюдения, как разворачиваются подобные вещи.
Он чуть заметно склонил лицевой экран. Похлопал меня по коленке.
– Мое милое дитя, – сказал он. – Скоро тебе предстоит умереть.
Мои глаза невольно поднялись к выпуклости в стене позади него – показалось, взгляд что-то тянет.
По другую сторону этого изгиба находилась серая комната.
Серая комната была главной реалией нашей жизни, но при этом мы ничего о ней не знали. Глядя на выпуклость, мы заключили, что комната овальная. Прикинули, что она должна быть маленькой. Но ничего не знали наверняка.
Даже то, почему она называется серой.
– Я знаю, что владение информацией всегда было твоей сильной стороной и поддерживало тебя, – сказал аббат. – Не оказалось бы в данном случае неведение более милосердным.
Я ничего не ответила.
– Грета. Хочешь увидеть серую комнату?
Во рту у меня мигом пересохло. Я не могла ничего выговорить, не могла даже сглотнуть. Мне показалось, что, если я встану, кости подломятся, как сухие ветки. Но я все же встала и с невидящим взглядом вышла. Аббат вытянулся в полный рост и последовал за мной. Я обошла изгиб и подошла к той самой, незаметной и всегда закрытой двери.
Она открылась.
Серая комната.
И правда маленькая.
И правда овальная.
В ней стоял стол. Высокий. Длинный. Узкий. Металлический, потускневший до светло-серого оттенка. Истертые кожаные ремни в двух концах и два в середине. Для запястий и лодыжек. С ремней свисали четыре застежки.
Нечто вроде клетки для головы.
Аббат опустил мне на плечо свою шарнирную руку, сустав за суставом.
– Не беспокойся, Грета. Не сомневаюсь, ты прекрасно справишься.
Я вышла из обители. Словно держась за руку Лебединого Всадника, я вышла с достоинством. Хорошо вышла.
И пошла дальше, не останавливаясь.
Обитель обосновалась в излучине реки. С северной стороны нас защищает холм, с лугом и садом. Террасы с фруктовыми деревьями ступенями поднимаются над маленьким полем люцерны. Луг спускается к яркой ленте воды. На том берегу – открытая прерия. С той стороны приезжают Лебединые Всадники. Можно беспрепятственно наблюдать за их приближением.
Все ушли на обед, и на лугу стало пусто. Я пошла прямо по траве. Сад жужжал от лихорадочно носящихся насекомых, которые вели обратный отсчет к зиме. Я прошла сквозь это жужжание. Поле люцерны цвело фиолетовыми цветами. Маленькие домики пчел-листорезов. Стоговище. Сарай, где хранятся косы.
Почему нам разрешили косы? У них лезвия по три фута длиной, и мы следим, чтобы они были остро наточены. Если бы нам хватило храбрости применить эти косы, мы бы легко испортили всю торжественность придуманных Талисом церемоний.
Стебли люцерны путались и мешали мне пройти. Как будто продираешься сквозь толпу в Галифаксе, когда все руки тянутся к тебе. Стебли хватали меня за ноги, я шла все медленнее и медленнее. На берегу реки наконец упала на колени.
Мне было и жарко и холодно. И всю трясло.
В серой комнате – стол с ремнями. И что-то вроде клетки для головы.
Я была рождена унаследовать корону. А теперь моей короной станет вот это – клетка для головы.
Почва под руками была песчаной. Слышался плеск реки. Дальше мне идти нельзя – край обители, край мира.
Из-под берега поднялся надзиратель.
И его тут же пнула чья-то нога.
Произошло все внезапно: надзиратель поднялся – тяжелый, увенчанный куполом системы наблюдения – и как только он выпрямился, Да Ся подлетела ко мне, тяжело дыша, и рухнула на колени. Ногой она случайно подде ла надзирателя и опрокинула его. Тот упал.
Послышался плеск.
– Ой, – сказала Зи.
Я хотела рассмеяться, но вылетевшие из меня звуки оказались пронзительными, как предсмертный крик зайца.
– Успокойся, Грета. Не переживай так.
Она повела меня с собой, и я пошла нетвердыми шагами, пока не почувствовала, что стою, прислонившись к огромному стволу одинокого тополя. Жесткие листья шуршали над головой, как платье из парчи.
Паноптикон заслоняла листва, а надзиратель утонул. Слепое пятно. Надо отдать должное Зи – сумела найти местечко, именно сейчас, когда нам оно так нужно.
– Что произошло?
– О чем ты?
– Грета. Что произошло? Что он с тобой сделал?
– Я ее видела. Серую комнату.
Зи стояла ко мне лицом, опершись рукой о ствол рядом с моей головой. Я почувствовала, как ее ногти вонзились в морщинистую кору.
– Он сделал тебе больно? – прошептала она. Слепое пятно слепым пятном, но нельзя было быть уверенным, что никакая железка нас не подслушивает. – Аббат сделал тебе больно?
Я опустила голову. Грубая кора дерева попыталась меня остановить, потянув за прядку волос.
– Грета?
Сделал ли аббат мне больно? Да. Нет. Аббат никогда не причинял мне боль, и не стал бы. Но дерево пыталось удержать мою голову, и они тоже привяжут ее к стволу.
– Идут. – Взгляд Да Ся на секунду оторвался от меня. – Тебя ищут. Остальные. Даже Тэнди.
– А Элиан?
Если его опять забрали – новые пытки убьют его.
Но Зи тихо рассмеялась:
– Особенно Элиан. Пошли.
Она обняла меня и потянула прочь от дерева. Рука, обвивающая мне ребра, была сильной, ее теплый бок прикасался к моему. Интересно, я чувствую к ней то же, что Элиан ко мне? Чувствует ли она, что я дрожу? Рядом с ее спокойным телом я понимала, что дрожу. «Это уже слишком, – говорил Элиан. – Они убьют меня».