– Устал я, – вздохнул Джамуха, – да и тебе надо к молодой жене. Будет еще время, мы с тобой повеселимся…
– Да, анда, сейчас надо отдохнуть, – согласился Тэмуджин и, чувствуя, что надо сказать анде что-то хорошее, промолвил с теплотой в голосе: – Я должен тебе сказать, что очень рад, что у меня есть такой анда… Ты без раздумий вышел со своим войском на помощь мне. Сейчас ведь не каждый нойон пойдет за другого на такое большое дело… Ты очень хороший человек.
– Э-э, что ты говоришь! – с беспечной улыбкой махнул рукой Джамуха, блестя при свете ближнего костра ровным рядом зубов. – Ведь анды должны помогать друг другу. Что ты такое говоришь!
Тэмуджин улыбнулся, чувствуя на сердце светлую радость от всего: оттого, что жена, наконец, возвращена, и оттого, что у него такие верные друзья – хан и анда.
Они крепко обнялись и разошлись в разные стороны. Тэмуджин пошел на западную сторону. В айле, занятом им, стояли воины приданной ему сотни. Здесь слышался свой, монгольский говор. Проходя мимо, он услышал, как пожилые воины гадали о возможной завтрашней битве с меркитами. В другом месте молодые спорили о том, какие были концы у месяца в первый лунный день и предсказывали по ним, какая будет добыча.
Тэмуджин, проходя к большой юрте, рассеянно слушал разговоры воинов и впервые за много дней чувствовал блаженное умиротворение на душе. Одна лишь мысль, что сейчас он увидит свою Бортэ и они будут вместе всю ночь, а потом не расстанутся уже никогда, будто обливала его с головы до ног радостным, освежающим дождем, ласкала ему дух.
Бортэ с Хоахчин не спали, поджидая его. На камнях очага и на подставках по стенам горели медные светильники, освещая широкую нойонскую юрту, устеленную белыми оленьими шкурами. Юрта была богатая, и видно было, что хозяева ушли спешно, бросив почти все – лишь онгонов не было на хойморе, да оружия на западной стене, а во всем остальном сохранился жилой вид.
Бортэ, сгорбившись, с задумчивым лицом сидела на деревянной кровати у восточной стены. Увидев Тэмуджина, она невольно вздрогнула и тут же сорвалась к очагу. Склонившись, торопливо стала подбрасывать куски аргала в огонь.
– Мы думали, вы будете пировать у хана и ты задержишься. Что будешь есть, суп, вареную сметану или, может быть, сырую печень? – она суетилась над столом, перебирая посуду. – Эти воины, что стоят с нами, зарезали овцу, принесли нам мясо и почки с печенью.
– Я сыт, – сказал Тэмуджин, усаживаясь на хойморе, – поел у хана. Айраг попью, если есть.
– Есть, есть айраг, здесь все есть.
Бортэ взяла с полки чистую чашу, захватила подвешенный на стене бурдюк. Торопясь, присев, начала наливать и пролила на стол.
– Ах, что же я делаю! Грех, грех!
Морщась от досады и все так же спеша, она рукавом стерла со стола пролитое. На потемневшем лице ее попеременно играли виноватая улыбка и раздраженное огорчение за оплошку.
Тэмуджин, глядя на нее и внутренне изумляясь, спрашивал себя: «С чего она так взволновалась?»
Наконец, он принял из ее рук чашу. Ему было неприятно видеть, как прежде спокойная и выдержанная Бортэ так сильно взволновалась, как будто была в чем-то перед ним виновата.
Приглядываясь к ней при свете лампад, он впервые после их встречи заметил, как сильно жена изменилась за время разлуки. Она похудела, лицо ее заострилось, и в улыбке ее, прежде открытой и веселой, появилось что-то новое – настороженное, неискреннее. И вся она была словно чужая, во всех ее движениях чувствовалось, будто она побаивается чего-то. Изумленный, он продолжал смотреть на нее, застыв с чашей в руке.
Неловкое молчание, повисшее было в юрте, прервала Хоахчин.
– Я уж пойду, – вдруг засобиралась она, с усталой натугой привставая со сложенного мотка войлока у двери, – постелю снаружи. Если что нужно, позовите…
– Иди, иди, – Бортэ вскочила, взяла с кровати на женской стороне мягкое козье одеяло, подала ей, – вот тебе укрыться.
Хоахчин приняла одеяло, скорбно оглядела их обоих, помялась, будто хотела что-то сказать. Так и не обмолвившись ни словом, вышла. Бортэ задержалась у двери, будто не зная, что ей дальше делать, и присела к очагу.
– Давай поговорим, – сказал Тэмуджин и поставил чашу на стол.
С лица ее тут же исчезла слабая, вымученная улыбка, сменилась какой-то тягостной тоской. Она опустила взгляд, уставившись в угол стола.
Тэмуджин чувствовал какую-то новую преграду, возникшую между ними, и не мог понять, что произошло: он так рвался к ней все эти дни, жаждал поскорее увидеть ее, а сейчас, когда, наконец, они снова вместе, словно стали чужие, и не о чем стало им говорить.
«Что же это с ней произошло? – изумлялся он. – Или она уже не ждала меня, не хотела, чтобы я возвращал ее из плена?..»
Тут же пропало еще недавно бившееся в груди нетерпение остаться с ней наедине, поговорить, приласкать, рассказать о том, как он рвался спасти ее. На душе крепло, застывая, чувство отчуждения и обиды.
«А может, она привыкла к меркитскому нойону? Может, ей с ним понравилось больше, чем со мной? – закравшись в голову, жалили ядовитые мысли. – Здесь большой курень, людей много, веселье, а что у меня там – глушь, тайга да горы. А меркит, может, и жениться хотел на ней, ласкал ее… Да нет, – тут же маленькой искоркой на ветру промелькнуло сомнение, – она ведь сама бросилась ко мне с повозки, обнимала меня. Или это с испуга было, от неожиданности?..»
Запутавшись в мыслях, он сидел растерянный, не зная, что думать. Бортэ, замерев рядом, ждала от него слов.
– Ты не рада, что я пришел за тобой, – сказал Тэмуджин.
Сказал и увидел, как словно от удара вздрогнула Бортэ. Она изумленно взглянула на него и сложила руки на груди, глаза ее увлажнились.
– Что ты, Тэмуджин, ты мой единственный, любимый, как ты мог такое подумать… ведь я каждый день с утра до вечера заклинала богов помочь тебе спасти меня…
Она схватила его левую руку, с силой притянула к себе, к своему лицу, прижалась щекой. Тэмуджин мягко освободил руку.
– Тогда почему так встречаешь меня?
– Как? – она покраснела и смущенно убрала взгляд в сторону.
– Ты невесела, будто не рада мне. Я ведь вижу, здесь что-то не так.
Бортэ сникла, потупившись.
– Говори, что случилось! – наступал на нее Тэмуджин – Почему в глазах у тебя такая тоска, ведь мы снова вместе?
Она молчала, глядя вниз.
– Говори мне все, – не зная, как воздействовать на нее, устало сказал Тэмуджин.
– Я нечиста перед тобой, – наконец, она выдавила из себя и закрыла лицо ладонями.
– Ты про то, что ложилась в постель с меркитами? Это я и сам понимаю, не маленький. Ты здесь не виновата и потому не можешь быть нечистой передо мной.
– Я не о том. Я понесла от меркита.