Мужики стояли, как чумные, и глядели друг на друга с непонятной тихостью в глазах, с голубиной кротостью на сердце и в душе. А потом решили сообща: чтобы дележки, ссоры с кровью не было, построить храм на радость людям и себе.
4
В предгорьях за островом был огромный мраморный карьер. Накололи камня для основанья храма и повезли куда-то в Киев, говорят, либо в Москву – освятили камень, приплавили обратно по реке и заложили фундамент на самом видном месте; на таких возвышенных местах испокон стояли церкви на Руси, призванные издалека обрадовать людские взоры.
И закипела работа.
С утра до вечера народ на каменоломне пропадал. Домой волоклись чуть живые, седые от мраморной пыли, будто пурга на дворе, будто целый день на мукомольне вламывали.
Белый Храм построили на удивленье быстро: дружно – не грузно.
Высокая точёная колокольня светлой стрелой цепляла облака.
– Вот это колоколенка! – изумлялись мужики. – Прямо как эта… Ивана Великого! Она ведь тоже белая.
– Наша будет, однако, белей.
– Беловодье, знамо дело.
– Теперь бы только с колоколами не оплошать.
– Звонарёв не подведёт.
– А где он?
– На рудники поехал.
Нестор Иванович Звонарёв со стариками, следуя вековечным таинственным рецептам, замесили на горных рудниках добрый сплав из меди, олова, серебра и вскоре выпекли – на загляденье да на заслушанье! – голосистые колдун-колокола… Громадные, тяжёлые, украшенные старинным орнаментом, колокола – рассказывал потом Звонарёв – несколько дней и ночей остывали. Затем их подняли за уши – из глубокой ямы вытащили. Аккуратненько очистили – изнутри и снаружи – от пригоревшей глины. А затем – по сантиметру, по миллиметру – обработали; до ума довели.
Поздней осенью по первопутку привезли колокола на нескольких подводах к берегу, но не рискнули сплавить на пароме: чем чёрт не шутит, заштормит река да и слизнёт в пучину «божьи голоса».
– Надо ждать ледостава, – сказал Звонарёв.
Мужики засомневались.
– А выдержит?
– Выдержит. Главное, не торопится. Пускай окрепнет лёд, заматереет, тогда не страшно.
Всё это время, пока ждали хорошего льда, Звонарёв кантовался на берегу, сторожил колокола. Избушку сколотил себе из досок, раздобыл железную печурку и жил, не тужил, как бородатый отшельник. Встречал рассветы, провожал закаты, похожие на разливы расплавленной бронзы, когда она, бешено бушуя, золотисто-красно-изумрудными ручьями вытекает из печи и постепенно замирает, замерзает в берегах приготовленной формы.
И вот, наконец-то, дождались надёжной переправы – лёд был полуметровый, а кое-где так больше. Только и он потрескивал под грузом, светлыми стрелками постреливал во все стороны – от берега до берега. Но ничего, обошлось.
Подвезли к подножью храма. На многочисленных верёвках и вожжах кое-как заперли басовых богатырей на колокольню, закрепили на дубовых матицах, рядом – гроздьями – развесили маленькие мажорные подголоски.
5
До весны внутри корпели богомазы – расписывали церковь. А летом – на Вознесение Господне, которое в тот год пришлось на середину июня – освятили новый храм.
Праздник был в Сторожевом. Люди шли и ехали со всех сторон – полюбоваться на белое диво, перекреститься хотя бы разок.
И нечистая сила, рассказывают, тоже припожаловала, нарядившись простыми людьми. Во всяком случае, один из этих гавриков ненароком был замечен прихожанами.
Кривоногий, хилый мужичонка стоял у церковной ограды и сердито плевался, время от времени косясь на храм.
– Ануфря! – негромко, но сурово корил нечистый. – Что же ты у них золото не смог тогда отнять?
– Я хотел, да они… – Кикиморов пугливо посматривал по сторонам. – Они с топорами набросились!
– Брешешь, поди. С топорами… – Мужичонка снова сплюнул. – Ведь они же вторую щёку подставить должны, если ты по первой уже врезал. А? Разве не так?
– Они подставят, как же! – роптал Кикиморов. – И что же теперь делать? Какие сверху будут указания?
– Сверху – это у них. – Нечистый показал на церковь. – А у нас указания – снизу, как ты понимаешь.
– Извини, это я, не подумавши, брякнул.
– То-то и оно, что думать не могёшь. А думать надо, брат. Теперь житья не будет рядом с этой пакостью. Думать надо, как быстрей, как лучше сковырнуть его отсюда. Эх, задал ты, брат, работы нам…
– Сковырнём! – заверил Кикиморов. – Как-нибудь да сковырнём. Не мытьём, так катаньем.
– Тихо! – сквозь зубы приказал кривоногий, присматриваясь к человеку в длинной чёрной рясе. – Это кто идёт?
– Где? – Ануфрий повернулся, но ответить не успел.
Мимо них прошёл диакон с новой ладанкой, болтавшейся на серебристой цепи. Нечистый побледнел и нос рукой зажал.
– Фу-у… – Он отплюнулся, глядя в спину уходящего диакона. – Подохнешь тут с вами… Как воняет, мать его!
– Так это ещё мы на улице, – напомнил Кикиморов. – А теперь представь, что там, внутрях… Представляешь, в каких условиях я тут работаю?
– Да уж, да уж, Ануфрик! Тебе нужно доплачивать. За вредность. – Нечистый хихикнул и посмотрел на молодую прихожанку, появившуюся в воротах. – А это что за девка? Чья?
– Где? А-а! Это? Это Дашка. Дочь священника.
– Да что ты говоришь? Вот это уже интересно. А ещё у него детки есть?
– Трое. Две девки и малец – Грибоня.
Кривоногий мужичонка, с виду казавшийся хилым, тщедушным, вдруг шарахнул по плечу Кикиморова так, что Ануфрий присел и от боли чуть не вскрикнул.
– Братуха! – Нечистый повеселел. – Есть идея! Потом расскажу…
6
Семнадцатилетняя белолицая Дарья спешила к маленькому брату: проснётся, а в доме пусто.
Короткая дорога – через поле ржи идёт, вьётся возле речки, откуда тянет омутной прохладой. Глядя в землю, девушка задумалась и вздрогнула, боковым неясным зрением отметив быстро набегающую тень…
Ягнёнок неожиданно возник среди кустов зрелой ягоды поречки – красной смородины, петушиными гребнями горящей на ветвях, склонённых долу.
Восковыми неокрепшими копытцами бесшумно ступая по траве, ягнёнок горестно проблеял, подойдя, прижмурил глаза и лизнул подставленную Дарьину ладонь; уткнулся ей в колени мягкой мордочкой; от ягненка пахло молоком; дыхание сочилось сквозь подол и щекотало кожу на коленях.
Даша улыбнулась, забывая или не зная о том, что чёрт – согласно народному поверью – нередко превращается в ягнёнка. Достала гребёнку и принялась расчёсывать спину, бока и выпуклый каракулевый лоб с шишками наметившихся рожек; кроткий и довольный, ягнёночек затих, только ушами взбалтывал и словно жаловался, вздыхая: «Бе-е-е!..»