Когда бельгийский посол приехал, он сказал, что был уверен в том, что советский посол как дуайен «вмешается» перед иранскими властями.
– Ничего подобного я не делал, так как не вижу в этом смысла. Вчера, по сообщениям печати, министр иностранных дел Велаяти принял посла ФРГ, имел с ним разговор в связи с инцидентом, извинился и заявил, что будут приняты все меры для обеспечения безопасности всех дипломатов. О чем же конкретно мне надо было бы говорить – выслушать такое же заверение?
– Все послы сейчас страшно напуганы. Итальянский посол, да и многие другие, будут просить у своих правительств, чтобы им прислали самолетами бронированные автомашины. Нужно же что-то делать. Вот, например, у меня в бельгийском посольстве нет никакой охраны. Дуайен должен все это потребовать у иранского правительства.
– Ну а вы сами-то обращались к иранцам с просьбой об охране?
– Нет, я этого не делал, я думаю, вы это сделаете.
– Я этого делать не буду. Это ваше дело и, кстати говоря, обязанность, как каждого посла. Что хотят послы, о которых вы говорили, – личную охрану из иранцев? Каждый ли посол хочет этого?
– Надо, чтобы вы собрали всех послов или представителей групп и обсудили, что делать дальше.
– Я согласен встретиться с каждым послом поодиночке, со всеми послами вместе или с представителями групп, но инициативы в сборе проявлять не буду. Обязанности дуайена ведь чисто протокольные.
Далее рассказал послу историю, случившуюся со мной, подчеркнул, что, в отличие от случая с послом ФРГ, МИД даже и не реагировал на нашу ноту протеста.
Посол сказал:
– Вот видите, и вам угрожает опасность, может быть, даже намного большая, чем другим послам.
– Я это хорошо знаю. Поэтому предлагаю следующее: я поинтересуюсь в МИДе, как практически будет обеспечено выполнение обещания Велаяти о безопасности дипломатов, после чего и решим, стоит ли предпринимать какие-либо шаги или нет. Между прочим, посол ФРГ мне так и не сообщил, что же ему сказал Велаяти.
Посол с неохотой согласился. Я спросил у него:
– Не знаете ли вы, во время недавней встречи Велаяти с министром иностранных дел ФРГ Геншером не поднимал ли последний какие-нибудь особые вопросы, которые могли бы задеть иранцев?
– Да, действительно, Геншер протестовал против преследования в Иране бехаистов, нарушения «прав человека» и т. д.
Конечно, натовские послы хотели подтолкнуть советского посла как дуайена на действия, которые могли бы отразиться на двусторонних отношениях. И это было не один раз. Как и с предыдущим дуайеном – послом ЧССР.
В последующем послы информировали меня о тех или иных происшествиях, уже не ставя вопроса о «коллективных демаршах» и других подобных действиях.
Самый последний во время моего пребывания случай был 1 апреля 1980 г., когда были обстреляны посольства Италии, ФРГ и Турции. Затем были акции против посольства Франции, бросали бомбы и в другие посольства.
Так что жизнь дипкорпуса в Тегеране никак нельзя было назвать спокойной. Отсюда и частые смены глав представительств, особенно в последние годы. И тем не менее… посольства основных стран продолжали упорно функционировать в Иране. Самым большим оказалось посольство СССР.
Поэтому в заключение рассказа о годах в Иране остановлюсь на обстановке в отношении Советского Союза, советско-иранских отношениях и деятельности советского посольства в Тегеране после завоевания духовенством и теми, кто к ним примазался, всей полноты власти в стране, грубо говоря, в 1980–1982 гг.
Мы уже говорили об отношении первого послереволюционного правительства Базаргана к Советскому Союзу. Неожиданность, с которой мы встретились в виде недружелюбия, предвзятости и нежелания идти на установление искренних добрососедских отношений, мы, как оказалось, справедливо относили к действиям враждебных лиц в ближайшем окружении Хомейни. Немалую роль играла и настороженность в отношении Советского Союза руководящих духовных деятелей, малое знание ими нашей страны и ее политики. Казалось, это последнее обстоятельство будет преодолено временем, опытом жизни, конкретными делами в наших отношениях.
Линия моей страны в отношении Ирана всегда была ровная, не подверженная каким-либо конъюнктурным колебаниям, направленная на поддержание и развитие добрых отношений по самым различным направлениям. Ведь такой характер отношений выгоден не только Советскому Союзу, он не только взаимовыгоден, но и еще в большей степени в интересах самого Ирана – государства, менее мощного, подвергающегося атакам извне. Для таких отношений, образно говоря, двери постоянно держались открытыми. Иранские правители в эти двери так и не вошли. Как показало время, такие отношения не входили в их расчеты. Им нужна была постоянная напряженность в отношениях, которую они пытались искусственно создавать. Для этого нужно было представлять своему народу Советский Союз в виде опасности, нависающей над Ираном. Неважно, что для этого не было никаких фактов – их попросту выдумывали, хватались за вымыслы, сочиняемые западными информационными агентствами. Отсюда и выдумки уже в отношении самого советского строя, жизни в СССР, положения мусульман. Во внешней политике удобной оказалась концепция «двух супердержав», спор между которыми якобы порождает все международные конфликты и которые обе в равной степени виноваты в возникновении всех международных проблем.
Если вдуматься повнимательнее, то все эти «реактивные действия служили показателем притягательности советских идей, доброго отношения к Советскому Союзу у народа Ирана, а развития этого никак не могли допустить ни политико-религиозное руководство страны, ни тем более та агентура из политических авантюристов, которая облепила религиозных деятелей. Ведь страна после революции действительно устанавливала новую форму власти, надо было показать, что для Ирана нет иного выбора, кроме исламского правления, советский пример – не есть подходящая альтернатива.
Нечего и говорить, что такой курс политико-религиозного руководства отвечал не только их узким интересам, но и интересам многих западных стран. Появись Иран в виде государства с искренними, развитыми и выгодными для себя отношениями с Советским Союзом – это было бы кошмаром для тех западных, в первую очередь американских, кругов, которые так свободно хозяйничали в Иране во времена шаха. Надежда на трансформацию иранского режима в сторону тесного сотрудничества с Западом оставалась, а следовательно, и надежда на превращение страны на первое время в неприязненный к Советскому Союзу «буфер», а в дальнейшем – кто может знать, как сложатся обстоятельства? – и в союзника против СССР. Главное, не допустить с первых же дней антишахской революции установления добрых отношений между новым иранским режимом и Советским Союзом. А для этого использовать все, что есть под руками, не стесняясь методами и средствами.
Одергивания время от времени со стороны Хомейни: «Не забывайте, что у нас главный враг – США», – помогали мало, поскольку сам Хомейни ни разу не сказал публично каких-либо хороших слов о Советском Союзе. Он либо не касался нашей страны, либо, делая «распорядок в степени дьяволов» и ставя Советский Союз на второе место после США, тем не менее называл нашу страну в числе «дьяволов». А этого уже хватало в качестве обоснования для публикации весьма давнего, сделанного еще в 60-е годы изречения Хомейни: «США хуже Англии, Англия – хуже США, а Россия – хуже всех».