Вздохнув, я подумала об Эде, которого не было рядом с ними, — он сейчас на борту самолета, летящего в Айову. На следующий день после смерти Роксаны ему позвонила его бывшая невеста Ники, чтобы сообщить, что их сыну Ноа исполнилось уже шесть месяцев.
— Не могу поверить! У меня сын! — Эд широко улыбался, несмотря на то что Ники подала на алименты. — Может, он будет такой же, как Макс!
Я была рада за него, но еще больше рада за Ноа, мальчика, который получит настоящую отцовскую любовь.
— Ага! — воскликнула из другой комнаты бабушка с веселым, почти девчоночьим смехом. — Я же знала, что найду ее!
Выскочив из гостиной, она швырнула передо мной обувную коробку и сказала:
— Давай, смотри. Кое-что из содержимого ты должна узнать.
Я медленно сняла крышку. Это оказалась не диорама из третьего класса, а коробка, наполненная листками, исписанными моим почерком. Здесь, наверное, были все письма, которые я посылала маме с тех пор, как научилась писать. Кстати, там обнаружились мои первые медицинские предписания, коряво нарисованные фигурки и даже мои контрольные по правописанию.
— Когда ты все это собрала? — спросила я, глядя на бабушку. Волосы Евы казались сегодня белее, чем обычно. Может, она хотела выглядеть моложе, переезжая в поселок для пенсионеров?
— О, я занялась этим как-то после похорон. Твой отец не мог видеть вещи Сильвии рядом с собой. Он сказал, что собирается отдать все в Армию спасения, а я запротестовала, заявив, что это необязательно. Я пообещала, что приеду, рассортирую содержимое ее шкафов и заберу себе все то, что он хотел выбросить.
— Понятно, откуда свитера и обувь, — сказал Мэттью.
— Я не могла позволить ему выбрасывать прекрасные вещи! — воскликнула Ева. — Обнаружив эту коробку, я решила забрать ее с собой. Смотри, тут есть даже письма, которые мама оставила для тебя, уезжая в Гренаду, — добавила бабушка.
Я развернула одно из писем.
Милая Холли!
Помни, что нужно слушаться бабушку. Помни, что каждый день следует принимать душ. И помни, что никто и никогда не любил тебя так, как люблю тебя я, и что ты не одна.
— Почта из Гренады была ненадежна, — сказала Ева, обращаясь к Мэттью. — Так что Сильвия написала все эти письма до отъезда и попросила меня выдавать их Бену и Холли раз в неделю. Они любили день писем, правда, Холли?
— Да, до тех пор, пока Бен не заметил, что на конвертах нет адреса, только наши имена и дата, — ответила я, разворачивая еще один листок с мамиными каракулями.
13 октября, 1984…
Дорогой Саймон!
Я боялась, что ты позвонишь, хотя сама говорила тебе, что не стоит этого делать. Но когда ты ни разу не позвонил, я была ужасно разочарована.
Это было адресовано не нам с Беном. И это было гораздо интереснее.
Чайник засвистел, Мэттью выключил плиту, а бабушка заторопилась за чашками, поэтому я быстро отделила нужные страницы от остальных бумажек в коробке и спрятала их в карман.
Не более чем через полчаса наши чашки с «Эрл Греем» опустели, а бабушка исчерпала любимые темы, успев рассказать Мэттью, что Бен не раскрывает своего потенциала, а мой отец собирается «иметь отношения» со своей подругой до свадьбы. Каким-то чудом нам все же удалось убедить бабушку, что мы действительно опаздываем на встречу с папой.
— До свидания, Холли. И держи этого парня поближе к себе, он прекрасный упаковщик, — сказала Ева, помахав нам с парадного крыльца. — Да, и еще одно, Мэттью. Надеюсь, в следующий раз ты выдумаешь что-то получше изумрудного браслета, — менторским тоном добавила она, когда мы сели в машину.
С отцом мы встретились в доках Магати Ривер. Если он и заметил, что мы опоздали, то был слишком счастлив, чтобы обращать на это внимание. Папа улыбался и махал нам с борта девятиметровой яхты (его «Ноев ковчег» так и валялся на подъездной дорожке у нашего дома), которая принадлежала женщине, увозившей его в дом на берегу Чесапикского залива.
— Эй, ребята! — радостно закричал нам папа. — А ну все на борт!
За штурвалом стояла Карли, худощавая леди с выбеленными волосами и таким загаром, которого можно добиться разве что за несколько лет пребывания в открытом море.
Мы на моторе вышли в море, после чего Карли и папа заставили Мэттью работать. Следуя их инструкциям, он натягивал канаты и возился с парусами. Поскольку все были слишком заняты и никто на меня не смотрел, я скользнула на нос яхты, где был только шум ветра и волн, разбивающихся о корпус. Я подумала о своем брате и друзьях, которые сейчас развеивают пепел Роксаны с борта лодки в Шотландии, и поняла, что собираюсь заняться чем-то похожим. Расправив вынутые из кармана листки, я начала читать.
13 октября, 1984…
Дорогой Саймон!
Я боялась, что ты позвонишь, хотя сама говорила тебе, что не стоит этого делать. Но когда ты ни разу не позвонил, я была ужасно разочарована. Однако это к лучшему, правда, потому что, если бы ты позвонил, мне пришлось бы говорить с тобой, а мы не могли говорить по тем же причинам, которые мешают нам увидеть друг друга… Тогда зачем я пишу это письмо?
Прошел почти год с тех пор, как мы в последний раз виделись: 23 октября, за два дня до того, как высадились наши войска. Я была так рада снова оказаться дома, что первые несколько недель скучала по тебе даже меньше, чем ожидала от себя. Я не говорю, что это не было больно. Просто к концу моей стажировки я пребывала на грани сумасшествия. Сначала было то Божье испытание, когда Уилл появился после нашей поездки к вулкану. Ну и шоу мы устроили на пляже в тот день! Все эти крики, назойливое внимание и охранники, которые интересовались: «Все ли в порядке, сестричка?» Потом нагрянули экзамены в середине семестра, а я не могла сосредоточиться, не могла находиться ни в чьем обществе. Если помнишь, я начала заниматься в маленьком чулане возле лекционной аудитории. Там был миллион коробок, сложенных штабелями до самого потолка, один стол и микроскоп, который я стащила с последней лабораторной. Представляешь, когда я утром вернулась туда, на столе лежал официальный бланк, на котором было написано: «Учеба в кладовой запрещена». Мне это показалось странным, словно они забыли, что заниматься можно во всем кампусе. Теперь я думаю, что это могла быть шутка… Возможно, это придумал Эрнест или Тор. Так или иначе, я была настолько выбита из колеи приездом Уилла и возможным распадом нашего брака, что начала представлять, как я страдаю от тех жутких вещей, о которых читала. Хуже всего была паразитология. У меня перед глазами постоянно стоял слайд Барнсворта, и я видела себя на месте того бедного парня, у которого из задницы торчали черви — жуткая аскаридозная инвазия! И вот наступил тот день, когда я перестала переживать и зубрить, выкроив время на то, чтобы выйти из кладовой и купить себе колы. А все уже говорили о премьер-министре Бишопе, которого сбросили во время государственного переворота. Думаю, нам стоило прислушаться к Вику и выбраться с острова раньше, пока у нас еще была возможность. Однако я не могла смириться со срочностью отъезда домой, поскольку не собиралась уезжать до Рождества. Это было похоже на преждевременные роды. Я знала, когда на самом деле должна рожать, и не хотела других дат. Конечно, коммунистам не было дела до моих семейных проблем, их не волновало, что я так сильно люблю тебя и что, уехав с острова, я, возможно, никогда не стану врачом. Они все равно убили Бишопа.