Но моя злость в тот день была сильнее моей любви к ней, и прямо сейчас я не мог даже думать о том, что сделал. Я не мог принять, что Тэйт меня ненавидела, что моя мать, похоже, не хотела иметь со мной ничего общего, а отец каждую субботу напоминал мне о том, какой я неудачник.
Пошло оно. Пошли они все.
Я ворвался в дом, захлопнул дверь и швырнул ключи через всю комнату. Дома было тихо, как в церкви, только когти Мэдмэна застучали по полу, когда он засеменил мне навстречу.
Пес начал царапать мои джинсы и поскуливать, чтобы я обратил на него внимание.
– Не сейчас, приятель, – бросил я и пошел в кухню. Мэдмэн не мог успокоить меня. Мне хотелось по чему-нибудь ударить. Открыв холодильник, я заметил, что мать приклеила на дверцу записку.
Сегодня меня не будет. Закажи пиццу. Люблю тебя!
Я снова с грохотом захлопнул дверцу. Вечно ее, блин, нет.
Схватившись за боковины холодильника, я прижался лбом к его стальному корпусу. Это не имеет значения, сказал я себе. Все в порядке. У меня дерьмовые родители, но у кого они нормальные? Я оттолкнул Тэйт, но на свете есть и другие девушки. Я не имел ни малейшего понятия, что я, блин, буду делать со своей гребаной жизнью, но мне было всего восемнадцать – или почти что восемнадцать.
Все. Нормально.
Я вцепился в холодильник еще сильнее, желая поверить в эту ложь.
А потом я увидел себя со стороны: как я стою в кухне один и обнимаю холодильник. Говорю себе, что у меня все в порядке.
Твою мать.
Я ударил ладонью по стальной дверце. А потом еще и еще. Все мышцы в теле словно одеревенели. Мэдмэн взвизгнул и засеменил прочь.
Все то дерьмо, которое мать расставила на верху холодильника, опрокинулось или упало на пол, а я продолжал. Обеими руками снова и снова толкал его в стену.
Мне было не больно, когда рядом был ты.
Тэйт морочила мне голову. Почему я не мог просто забыть ее?
Я остановился, мои плечи опустились, я с силой втягивал и выпускал воздух из легких, но этого мне было мало. Развернувшись, направился к лестнице. Матери вечером не будет, а значит, я могу достать «Джека» [9] . Из-за того, что она была алкоголичкой, я прятал выпивку подальше. Но сегодня вечером мне нужно было отключиться. Я не мог переварить эту боль. Я не мог справиться и хотел напиться до отупения.
На пути к лестнице я заметил, что входная дверь открыта.
Черт.
Она, должно быть, не защелкнулась, когда я захлопнул ее, войдя в дом. А Мэдмэн выбежал на улицу, в этом я не сомневался.
Я пнул ногой дверь, и она закрылась. С грохотом.
Зашибись. Даже собака ушла.
Оказавшись у себя в комнате, я полез в запасы спиртного, которое мы с Мэдоком стащили у его отца, и достал бутылку виски.
Стянув с себя толстовку и футболку, я разулся и, откупорив бутылку, сделал несколько больших глотков, чтобы заглушить голос Тэйт в своей голове.
Но, подойдя к окну, застыл.
Она была там.
Танцевала.
Прыгала по комнате с закрытыми глазами.
Перед мысленным взором промелькнул ее образ в фиолетовой ночной рубашке, но я не помнил, с чем оно связано.
Тэйт танцевала ничуть не лучше меня. Я едва не рассмеялся, когда она подняла руку, изображая «рожки» над головой, и громко подпевая. Грудь сдавило от желания обнять ее.
В этот самый момент мне захотелось ее вернуть.
Но что я, черт возьми, скажу ей? Я не мог рассказать ей всего.
Ни за что.
Я снова поднес бутылку ко рту, закрыл глаза и с усилием проглотил подступившую к горлу желчь.
Мне нечего было ей сказать. Тот парень, которого она знала в четырнадцать, больше не существовал. Мои родители бросили меня. Она меня бросила.
Я остался один, прямо как предсказывал этот козел, мой отец.
Жгучее чувство ненависти и боли словно тисками сковало мою шею, а потом сдавило голову, и внутренности стало жечь так сильно, что мне захотелось содрать с себя всю кожу, просто для того чтобы сделать вдох.
Я швырнул бутылку через всю комнату, она врезалась в стену, и остатки виски вылились на пол.
Проклятье!
Я словно обезумел. Сбежав вниз по лестнице, принялся опрокидывать стулья, разбивать рамки с фотографиями, крошить посуду и хрусталь. Схватил каминную кочергу и принялся махать ею во все стороны. Уничтожил все фотографии, на которых моя мать запечатлела меня улыбающимся, все долбаные статуэтки, расставленные для вида – якобы мы нормальная, счастливая семья. За два часа я разнес наш дом в пух и прах, а сам ощущал опустошение и усталость.
Дом превратился в груду хлама, я был весь в поту, но словно парил в небесах. Никто не может ранить меня, если я могу ранить их.
В блаженном беспамятстве и умиротворении я уселся на заднем крыльце с еще одной бутылкой «Джека» из своей заначки. Дождь остудил мое тело. Не знаю, сколько я там просидел, но я наконец-то снова мог дышать, и это было здорово. Все-таки иногда полезно ломать вещи, как пятилетнему ребенку. Я наконец-то вернул себе контроль, и теперь просто сидел и пил, наслаждаясь тишиной в голове.
– Джаред?
Я повернул голову и едва не задохнулся. Тэйт? О господи. Нет, нет, нет…
Она здесь? В гребаных шортах и маечке?
Я отвернулся от нее, надеясь, что она уйдет. Я не хотел сорваться при ней. Или сделать что-нибудь глупое. Я наконец-то успокоился, но мои мысли еще не вошли в привычную колею.
– Джаред, собака лаяла на улице. Я позвонила в дверь. Ты не слышал?
Черт, она стояла так близко. Я ощущал притяжение. Мне хотелось быть к ней еще ближе. Хотелось раствориться в ее объятиях, забыть о прошлом.
Тэйт спустилась с крыльца и встала передо мной, прямо под дождем, и я ощутил покалывание в кончиках пальцев. Моим рукам не терпелось прикоснуться к ней.
Я поднял глаза на одно мгновение, не в состоянии справиться с притяжением.
Господи. Она вся промокла. И я снова уставился в землю, зная, что́ сделаю, если продолжу смотреть на нее. Ее мокрая майка липла к телу, но она скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться. По ее ногам стекала вода, а намокшие шортики облегали стройные бедра.
– Джаред? Почему ты не отвечаешь?! – закричала она. – Дом разгромлен.
Я снова попытался посмотреть на нее. Почему? Да хрен знает. Всякий раз, когда я видел ее, мне хотелось раствориться в ней душой и телом.
– Собака убежала, – выдавил я. Какого черта?