Карен вспоминает дешевые бумажные обои, узкую односпальную кровать и содрогается.
– А оно того стоит? В съемном-то жилье?
– Я не говорю, что буду менять все. Для начала можно было бы купить новую кровать. – В голосе матери слышно раздражение.
– Конечно, мам. С удовольствием помогу тебе навести красоту. Давай купим какие-нибудь ковры, чтобы прикрыть пол, новое постельное белье…
– Да, спасибо, дорогая. Я очень тебе признательна.
Карен чувствует, что мать не слишком заинтересована ее предложением. Несомненно, ей хочется делать в квартире все по-своему. Наверное, хорошо, что она стремится к независимости. И все-таки Карен немного обидно.
– Я пока не хочу спешить, – говорит Ширли. – А потом можно будет подумать над покупкой.
Так. Карен готовится услышать новость.
– В Брайтоне?..
– Вряд ли. Брайтон мне не подходит.
Карен настолько ошеломлена, что хватается за стол, чтобы устоять на ногах.
– Чересчур шумно и много народу. В Португалии я привыкла к простору. А у вас такая теснота, все топчутся друг у друга на головах.
Не говори плохо о месте, где я живу, думает Карен. Ей хочется выразить недовольство, но она прикусывает язык.
– Здесь, в Горинге, мне лучше. К тому же я не желаю быть тебе обузой.
– Ты мне не обуза!
– Пожалуйста, пойми меня правильно. Я любила твоего отца, мы вместе прожили не один десяток счастливых лет. Просто забота о нем в последние несколько лет… В общем, это был кошмар. Его болезнь выжала из меня все соки.
– О, мама. Мне так жаль.
Карен хочется, чтобы мать оказалась рядом, хочется крепко ее обнять.
– Да, так вот, – продолжает Ширли сдавленным голосом. – Наверное, с твоим отцом я сильнее ощущала одиночество, чем сейчас.
– Понимаю.
– После того, как он умер, я могу вспоминать его таким, каким он был в лучшие свои годы.
– Это хорошо. – Карен чувствует, что говорит банальности. Точно так же вели себя люди, когда умер Саймон, вспоминает она.
– Положа руку на сердце, сейчас, когда больше нет той ответственности, мне стало легче, свободнее. Поэтому, наверное, я все-таки пока продолжу снимать жилье. А потом… денег хватит и на покупку собственной квартирки, так что я лишь хотела спросить, ты ничего не имеешь против? В смысле, может, ты хотела бы получить свою часть отцовских денег?
Боже милостивый! Мысль о том, что она надеется забрать себе наследство, так далека от того русла, в котором Карен видела этот разговор, что она не в силах подобрать слова.
– Я вообще не думала о папиных деньгах, – произносит она, когда к ней возвращается способность говорить. – Честно, я даже не знала, что после вас что-то останется…
– Понятно.
О боже, думает Карен, что я несу. Я устала.
– Тебе тоже нужно на что-то жить, вот и все.
– Тогда все в порядке. Я боялась, что ты расстроишься.
Расстроишься?… Чувство тяжести мгновенно исчезает. Анна была права, предупреждая, что жить с мамой будет невыносимо. Может, через несколько лет… только не сейчас, когда я сама едва обрела спокойствие.
– Знаю, мне, возможно, будет одиноко, но у меня уже есть несколько приятельниц, поэтому справлюсь. И вообще, в жизни есть вещи похуже одиночества.
Неужели ты действительно так считаешь? Карен хмурится. Тоска по Саймону в моем сердце такая сильная, что ничего хуже я придумать не могу.
– Надеюсь, мне удастся прожить еще несколько лет самостоятельно, – продолжает Ширли. – Буду прилагать к этому все усилия. Не хочу, чтобы кто-то зависел от меня, а я зависела от кого-то – даже если это будешь ты, дорогая. Я еще в хорошей форме – тьфу-тьфу не сглазить, – и болезнь Джорджа меня научила незамысловатой истине: из своей независимости нужно извлечь максимум пользы, пока мы ее не потеряли.
Чем больше говорит мать, тем легче себя чувствует Карен; она как надутый гелием шар – плывет все выше и выше.
– Понимаю, тебе необходима помощь с детьми, и ты, наверное, хотела, чтобы я переехала к тебе? Надеюсь, ты не обижаешься…
– Нет, нет, что ты, совсем нет!
Ой, думает Карен. Нужно скрыть ликование в голосе.
– Делай так, как считаешь нужным, как лучше для тебя, – рассудительно произносит она. – И конечно же, приезжай к нам и проводи с детьми столько времени, сколько пожелаешь.
– Я их обожаю, ты ведь знаешь.
– Они тебя тоже.
– Прости, что задерживаю, заболтались. Я хотела, чтобы ты меня поняла и не расстраивалась. Ты ведь не расстроилась, дорогая?
Нет, думает Карен. Теперь я смогу заниматься тем, к чему меня все подталкивают: сосредоточиться на собственном выздоровлении.
– Привет, – говорит Эбби, открывая дверь.
Непривычно видеть мужа на крыльце, ведь столько лет он запросто сам входил в дом.
– Привет.
Гленн явно чувствует себя не в своей тарелке, наверное, даже нервничает.
– Ты готова пойти выпить кофе, как договаривались?
– Подожди секунду.
Эбби заглядывает в гостиную проверить, все ли в порядке у Каллума с Евой. К ее удивлению, Гленн идет прямиком в комнату.
– Привет, Каллум. Это папа.
Каллум катает по полу машинку, поэтому Гленн подходит к нему и наклоняется, чтобы убедиться, что сын его видит.
– Скажи: «Привет, папа». – Ева машет Гленну.
– А-а-э-э. – Каллум шлепает рукой по полу.
Это что-то новенькое, думает Эбби. Чтобы Гленн соизволил напрямую обратиться к Каллуму?
– Выглядишь совсем здоровой, – говорит Гленн, шагая рядом с ней по улице.
– Хочешь сказать, жирной? – Эбби улыбается, показывая, что не обиделась.
– Ты никогда не будешь жирной.
– Любая женщина знает: если ей сказали, что она «здоровая», значит, она набрала вес, – говорит Эбби.
И в самом деле, теперь она носит платья на размер больше. Возможно, это побочное действие лекарств, а может, причина в том, что больше нет той усталости. В любом случае, ей это приятно. Последние несколько лет она была тощей и угловатой, а сейчас вновь обретает женскую привлекательность. При этом у меня тысячу лет не было секса, думает она, а мой почти бывший муж спит с другой.
– Куда ты хочешь пойти? – спрашивает Гленн.
Прямо джентльмен, замечает Эбби. Наверное, чувствует вину. Затем она напоминает себе: нельзя думать о нем слишком плохо. Он просто старается проявить любезность.
Так или иначе, день сегодня прекрасный, и она рада прогуляться.