– Спасибо, сестра.
Когда он поднялся, старая женщина вцепилась в его рукав:
– Не ищите его. Оставьте его в покое. Он здесь ни при чем. В последнее время он говорил: «Я нганга. Я могу улететь на арахисовой скорлупке. Я могу исчезнуть вместе с ветром после дождя». Я уверена, что он стал врачом или даже священником. Человеком, который всю свою жизнь творит добро.
– Это грустная история.
– Ты что, издеваешься надо мной? – отозвался Эрван.
Морван остановился под портиком: он был на углу улицы Даниэль-Казанова и площади Вандом, которая именно в этой точке выглядит как недлинная магистраль, чтобы несколькими номерами дальше превратиться в улицу де ля Пэ. Он выходил от Шарве, где купил себе рубашки. Ему понадобились годы, если не десятилетия, чтобы переварить мысль, что он может позволить себе шопинг посреди рабочего дня. Теперь это стало разновидностью терапии: когда ничего иного не оставалось, спасало хоть это.
Сын орал в трубку:
– Как ты мог промолчать?
– Я ничего не сказал, потому что не имело смысла.
– Сообщник Человека-гвоздя, которому сейчас около пятидесяти? Когда мы столько дней ищем подозреваемого, знакомого с его образом действий? У тебя Альцгеймер или что?
Морван вздохнул: он знал, что, отправившись в Бельгию, Эрван отыщет следы мальчика.
– Твоим убийцей не может быть Арно Луаян.
– Почему?
– Потому что он умер в семьдесят третьем.
Пауза на том конце. Может, и впрямь следовало рассказать сыну все. Но зачем было его сбивать? Слишком много следов затаптывают дорогу…
– Рассказывай, – велел Эрван.
– Сестра Марселла всего не знает. На самом деле я не менял его имени. Не так просто сделать фальшивые документы. Я лишь поместил Арно в детский дом во франкоязычной Бельгии, в провинции Эно. Церковное заведение, тогда довольно известное…
– Он умер там?
– В ноябре семьдесят третьего, во время Дня Всех Святых. Случился пожар. Сгорели группа детей и несколько воспитателей.
– Что еще за байки?
– Это правда. Можешь почитать тогдашние газеты. История наделала много шума, потому что загоревшаяся часть была дортуаром, построенным из готовых блоков. Халтурная работа без соблюдения норм безопасности.
Молчание Эрвана было как педаль тормоза, нажатая при полном разгоне. Его скептицизм сочился из трубки.
– Арно Луаян был среди жертв?
– Я ездил на его похороны. Ты только будишь тяжелые воспоминания.
В тот далекий день он подумал, что не иначе как сама судьба решила за мальчика: после мучений у Человека-гвоздя – преждевременная смерть. Та история не могла оставить за собой ничего жизнеспособного.
– Ребенок участвовал в девяти убийствах, – невозмутимо продолжил Эрван. – Он был травмирован магией йомбе. Он протягивал молоток и готовил гвозди для Фарабо… Из него получился бы отличный кандидат на сегодняшние убийства…
Морван шел через гигантскую площадь Вандом. Ее напоминающие бойницы немецкого бункера витрины были заполнены дорогими украшениями. Эрван начал утомлять его своими никчемными подозрениями.
– Еще вчера, – обрезал он, – твое дело было закрыто. Тебе уже следовало передать его следователю.
– Я должен удостовериться, что Арно Луаян действительно мертв.
– Черт, Эрван, я читал отчеты о вскрытии, видел тела в морге, я говорил с полицейскими, которые вели расследование!
– Найди свидетельство о смерти, протоколы, свидетельские показания. Иначе я тебя посажу за противодействие правосудию!
Отец не стал обращать внимания на эти полицейские штучки. Он уже дошел до улицы Риволи. Грохот машин здесь набирал устрашающие обороты.
– Ты вроде совсем оправился, – подпустил он иронии. – Где ты сейчас?
– На Северном вокзале. Выхожу из поезда.
– Обязательно зайди к сестре.
– Что еще случилось? Она оставила мне три сообщения, но я еще не перезванивал.
– Сделай, как я сказал. Эта история выбила ее из колеи. Двое моих парней с ней, но она по-прежнему трясется от страха.
– Чего она боится, на самом-то деле?
Он заколебался, прежде чем ответить, не желая подстегивать нарастающую паранойю сына.
– Она думает, что за ней следят. Просто пунктик.
– Вечером заеду.
Эрван, не попрощавшись, нажал отбой.
Морван дошел до Тюильри. Через несколько шагов он оставил позади гам улицы Риволи, чтобы погрузиться в бархатистую тишину парка. Внезапно он осознал, что наступила осень: прохладный воздух, ржавые листья, голые ветви, напоминающие застывшие вены. Съежившийся вид, как у задыхающегося тела, которое бережет кровь и растягивает оставшийся кислород.
Он не рассказал всего сыну – ни в свое время сестре Марселле. Он сам привел заирских солдат к хижине Фарабо. Это он обнаружил дрожащего от ужаса мальчишку под кучей фетишей и пыточных инструментов… Он решил, что видит ангела. Почти белые волосы, высокий лоб, прекрасные глаза. Его облик дышал особой прозрачностью: в нем просвечивали чистые воды первоисточника, а мгновение спустя – человеческая грязь. Больше всего смущало его сходство с самим Фарабо.
Ноно.
И пока его чествовали и поздравляли с успешным расследованием, а Мобуту преподносил свой отравленный подарок в виде рудничной концессии, Морван искал безопасное место, чтобы спрятать малыша. Он нашел его в Бельгии, рядом с городом Онель: церковное заведение Малапанс. Никто и подумать не мог, но тогда это оказалось его единственной победой: спасти ребенка из когтей дьявола и от всех юридических процедур.
На следующий год он не поехал повидать Арно – боялся, что само его посещение напомнит тому кошмар Лонтано. Когда он узнал о пожаре, то был потрясен, но опять-таки не удивлен: ничего хорошего не могло исходить от Человека-гвоздя и его сообщников. Огонь был финальной точкой, достойной этой истории. Ничего жизнеспособного.
Теперь он шагал по ковру из мертвых листьев, и ему казалось, что он давит детские ручонки. Он снова видел почерневшие тела в морге, отчеты о вскрытии, свидетельства о смерти. Он все проверил: это действительно был несчастный случай. Или, скорее, непредумышленное убийство. Электропроводку делали, как и все остальное, – как бог на душу положит. Одна перегрузка – и дортуар полыхнул…
Сейчас он ненавидел сына. Этот дерьмокопатель умудрился-таки заставить его с головой погрузиться в трагический эпилог. На другом конце парка проглядывало здание Музея Орсэ с огромными часами над входом. На Левом берегу делать ему было нечего. На берегу артистов, чистоплюев, бездельников. Придется развернуться и двинуться обратно, в родные кварталы Восьмого округа.