– Видишь это? Его-то я и засуну в задницу твоей сестры, когда ее будут натягивать африканские диктаторы и…
Эрван вернулся обратно и снова достал пистолет. Ногой он расплющил ладонь засранца, снял оружие с предохранителя, дослал патрон и спустил курок. Фаланга среднего пальца мерзавца разлетелась в брызгах крови и дыма.
Пайоль завыл и свернулся клубком на персидском ковре, который наверняка стоил годовой зарплаты среднего полицейского. Эрван повернулся, не глядя на него, пошел к двери и открыл ее. На пороге стояла супруга. Весь гнев испарился с ее лица, сменившись немой паникой.
В порыве нездоровой жестокости Эрван улыбнулся:
– Вызовите «скорую». Производственная травма.
Морван удовлетворенно нажал на отбой. Эрван отыскал следы Гаэль. Какая-то история с садомазовечеринкой в Бьевре. Не лучшая новость, но могло быть и хуже. Сын не стал вдаваться в детали, но уже ехал туда, чтобы забрать сестру. Созвон через два часа.
Морван начал спускаться по бетонной лестнице, по которой до того поднялся, чтобы поговорить по телефону. Дышалось легче. Даже кровь, казалось, живее побежала по жилам. Он толкнул огнеупорную дверь и оказался в той же обстановке, которую покинул несколькими минутами раньше: огромный паркинг, исходящий оглушительной музыкой и наполненный тысячами негров.
Нечто сродни Пандемонию Мильтона. [106] Во всяком случае, с точки зрения Морвана.
Сейчас он стоял на верхней ступеньке, и все пространство лежало под ним. Ему казалось, что он вглядывается в волны реки раскаленного дегтя, которые вздымаются в бешеном ритме конголезского танца ндомболо.
Он двинулся обратно к арене, принимая бой.
Ндомболо – музыка взрывная, в основе ее гитарные переборы, ясная барабанная дробь, неровные басы, перемежающиеся радостными криками и подстегивающими возгласами: «Давай! Давай! Давай!» Этим вечером звуки слились в одну пульсирующую массу. Чем ниже он спускался, тем сильнее ощущал давление на грудную клетку и барабанные перепонки. Как будто он нырял на глубину со свинцовым грузом на поясе.
Он обогнул центральную площадку и пошел вдоль танцующих: ВИП-группы располагались по периметру. Люзеко просто сказал ему: «У меня будет стол». Морван разглядывал сидящих мужчин, которые в такт дергали головой, и смеющихся королев красоты в роскошных платьях от лучших дизайнеров. Спиной удерживая напор толпы, он чувствовал себя измотанным.
Внезапно на его плечо легла рука. Он обернулся, опасаясь просителя, пьяницы или, того хуже, старого знакомого. Это был Люзеко.
– Иди за мной! – проорал тот ему в ухо.
Лицо Большой Жары, как углеродная звезда, лучилось над проволочным корсетом, поддерживающим его шею.
– Вниз пойдем, тама перрретереть удобней, точччно!
Вид у него был совершенно обдолбанный. Когда он находился под воздействием наркотика или алкоголя, интеллектуал превращался в примитивного загулявшего туземца, с акцентом и сочными выражениями джунглей.
Они оказались уровнем ниже, на другом паркинге, пустом и тихом. Негр щелкнул выключателем, осветив мрачный пейзаж. Неон и бетон на тысячах квадратных метров. Несколько машин, вентиляторы в стенных нишах, пятна масла и бензина. Морвану пришла в голову мысль о могиле, вырытой для целого народа. Кладбищенская атмосфера нагнеталась еще больше отдаленным глухим биением африканской музыки.
– Подь сюда, – бросил второй, тыча пальцем в вентилятор. – А то мне очччень жарррко!
Они переместились к огромным лопастям, вращавшимся на полной скорости, – Морвану казалось, что они только выплескивают раскаленный воздух, но Люзеко был привычный.
– Нету у меня хороших новостей, – предупредил он, доставая из кармана флягу.
Он протянул ее Морвану, тот жестом отказался. Комбатант был облачен в черный костюм, блестящий, словно его припудрили кристаллами базальта.
– Это Кабонго послал тебе язык.
– Генерал?
– Он самый. Твой главный компаньон по возне с колтаном.
Грегуар покачал головой. В Конго говорят: «У кривого всего один глаз, но и он может плакать». А сейчас он собственными руками запихнул себе в глаз бревно и не переставал плакаться. Как же он об этом не подумал? Кабонго, «Господин рудник» из Киншасы, узнал, что акции растут. И конечно, был уверен, что Морван сам тайком содействовал скупке, действуя через сына. До момента, когда он обнаружит новые месторождения, теперь осталось не больше выстрела.
– Так что он решил, что сгрести все акции под себя – это перебор.
– Но это не я!
Низкий голос Морвана сорвался на писк, прежде чем утонул в глухом гуле вентилятора.
– Лучше б тебе это доказать, ага. А то он тебя очччень огорчит. Кабонго, он такой: может и твою печень по почте заказать, а может адвокатов напустить, чтоб обгрызли тебя дочиста. По мне, так не знаю, чё хреновей.
Он с трудом понимал жаргон Люзеко. Единственное, что он уловил, – пора слетать в Киншасу. Но сначала он должен заполучить имена настоящих скупщиков – чтобы представить их генералу в залог доверия.
Где Лоик? Работает с досье? Или накачивается кокаином в каком-нибудь продвинутом клубе, пережевывая свой развод?
Он отошел к бетонным опорам и встряхнулся, пытаясь понять, кого напоминает ему Люзеко в своем черном костюме. И вдруг его озарило: в высоком белом корсете для шеи, с как будто приставленной сверху головой негр походил на гигантскую шахматную фигуру – короля или слона, из эбенового дерева и слоновой кости.
– Если ты решил шутки со мной шутить, – завершил разговор Морван, – ты у меня собственные яйца сожрешь.
– Лучше свои побереги: забот тебе хватит.
23:00. Эрван въехал в широкий сумеречный пояс, окружающий Париж с его огнями. Нечто обратное кольцам Сатурна. Эти мрачные предместья нагоняли на него жуть. Густые леса. Залитые темнотой поля. Пропитанные влагой и печалью дома, сомкнувшиеся над своими тайнами…
Он съехал с автострады и теперь катился по шоссе в обрамлении ослепленных фарами деревьев. Уткнувшись в ветровое стекло, он пытался разглядеть дорогу. Листва, казалось, отвечала ему тем же, летя навстречу. Дорога сама вела его по своему выбору.
Он уже сожалел о той жестокости, которую проявил, – трепке, заданной Кевину, изувеченном пальце Пайоля… Плевать ему было на обоих поганцев, но мусульманская поговорка гласит: «Что причинишь другим, сначала причинишь себе». А себя он чувствовал потерянным, проклятым, во власти собственного зверства.
Первая кара настигла его незамедлительно: проснулись привезенные из Бретани травмы. В лихорадке дня он про них почти забыл. Зато теперь они напомнили о себе так, что игнорировать их было сложно. Глухая боль в груди, колотье под ребрами. Не считая чудовищной мигрени, которая сжимала голову стальным обручем.