Фрида села в скорый поезд на станции Кингс-Кросс. Меньше чем через пятьдесят минут он вывез ее из Лондона и доставил в Кембридж, так что у нее не было времени передумать. Она смотрела в окно на то, как размытое пятно Лондона сменяется лугами, гидроканалами и палисадниками домов у дороги, которая была не видна. Кое-где в полях бродили новорожденные ягнята, а берега речек покрывали ковры нарциссов. Она пыталась сосредоточиться на мелькающем за окном пейзаже и не думать о том, что ждет впереди. Во рту у Фриды пересохло, сердце билось быстрее, чем обычно, и когда она прибыла в Кембридж, то сначала отправилась в дамскую комнату, чтобы проверить, как она выглядит. Лицо, уставившееся на нее из покрытого пятнами зеркала над треснувшей раковиной, казалось достаточно спокойным. В поездку она надела темно-серый костюм, сделала строгую прическу и сейчас производила впечатление деловой, компетентной и настойчивой дамы.
Она хотела встретиться где-нибудь в общественном месте, предпочтительно у него в офисе, среди компьютеров и чужих людей, но он сказал, что сегодня будет работать дома, и если она хочет повидаться с ним, то именно туда и должна приехать. Его территория, его условия. Она никогда там не была, и ему пришлось дать ей адрес. Она понятия не имела, чего ожидать: расположен ли его дом в городе или за его пределами, большой он или маленький, старый или новый. Он оказался за городом, приблизительно в десяти минутах езды на такси, в тенистой сельской местности – или, если угодно, в изысканно-сельском пригороде, – и был большим, хотя и не такого размера, как некоторые из домов в деревне, и умеренно старым, с красной черепицей, слуховыми окнами, крытым входом и ивой у подъездной дорожки, ветви которой склонялись почти до гравия. Приятный дом, невольно отметила Фрида. Еще бы. У него всегда был хороший вкус – по крайней мере, их вкусы всегда совпадали. Как бы далеко ты ни пытался убежать от своей семьи, как бы ни старался вычеркнуть родственников из своей жизни, они все равно останутся с тобой.
Мужчина, открывший дверь, когда Фрида позвонила, вне всякого сомнения, был ее братом. Он был худым, темноволосым (хотя на висках уже появилась седина), темноглазым, с высокими скулами и точно такой же манерой отводить плечи назад, как и у нее. Но, конечно, он был старше, чем во время их последней встречи, а на его ставшем жестким лице поселилось выражение, которое можно было назвать сердитым и иронично-удивленным одновременно. Она надеялась, что в этом отношении она на него не похожа. Он был одет в серую рубашку и темные брюки, и ей в душу закралось ужасное подозрение, что он тоже тщательно выбирал одежду для их встречи, и выбрал почти в точности такую же, как у нее. Их, пожалуй, можно принять за близнецов, подумала Фрида и содрогнулась, вспомнив Алана и Дина.
– Дэвид, – сказала она. Она не улыбнулась, не сделала шаг вперед, чтобы обнять его или хотя бы пожать ему руку. Она просто смотрела на него.
– Ну-ну. – Он тоже не пошевелился. Они уставились друг на друга. Она заметила, как на щеке у него бьется крошечная жилка. Значит, он нервничает. – Какая честь, доктор Кляйн! – Он подчеркнул это «доктор», словно в насмешку.
– Можно войти?
Он отступил в сторону, и она вошла в просторную прихожую, где на деревянном полу лежал ковер, у одной стены стоял комод с круглой вазой весенних цветов, а на стене висел портрет. Она не станет смотреть на него, ей нельзя туда смотреть – и она стойко отводила взгляд, следуя за Дэвидом в гостиную.
– Я только что заварил кофе, – сообщил он. – Ты сказала, что приедешь в половине четвертого, а я помню, что по тебе можно сверять часы. Ты всегда приходишь минута в минуту. Некоторые вещи не меняются никогда.
Фрида подавила неожиданное желание отказаться от кофе и села, а он направился в кухню и пару минут спустя вернулся с двумя чашками.
– Черный, как обычно?
– Да.
Она с удовольствием отметила, что руки у нее, когда она отпила кофе, ничуть не тряслись. Во рту стоял горький привкус, и кофе показался ей слишком крепким и полным минералов.
– Все еще лечишь болезни богатых?
– Я все еще работаю психоаналитиком, если ты это имел в виду.
– Я читал о тебе в газете. – Дэвид скользнул по ее лицу взглядом, пытаясь отследить реакцию на свои слова. У Фриды возникло ощущение, что ее пырнули ножом. – Очень интересно.
– Я приехала поговорить о Хлое.
Улыбка Дэвида превратилась в тонкую прямую линию.
– Ты из-за денег на содержание Оливии приехала?
– Нет.
– Меня уже достали ее жалобы и бесконечные письма от адвоката. Кстати, кто она такая, эта Тесса Уэллс? Она свалилась на меня как снег на голову. Подозреваю, без твоего вмешательства дело не обошлось.
– Оливии нужна помощь. Но не…
– Что на самом деле нужно Оливии, так это взять себя в руки. Я не намерен продолжать оплачивать ее нежелание работать. Мое решение окончательное.
Фрида молча смотрела на него.
– Я знаю, о чем ты думаешь.
Он наклонился вперед, и она заметила тонкие морщинки вокруг его глаз, пятна на радужках, немного жестокий изгиб губ, биение жилки на щеке. Она даже уловила его запах – запах лосьона после бритья, кофе и чего-то еще, особый запах, который у него был всегда, с самого детства. С детства, в котором он норовил ударить сестру пластмассовой линейкой по ноге.
– Ты живешь в прекрасном доме в ближнем пригороде Кембриджа, – сказала она. – У тебя новый ковер. Ты носишь часы, которые стоят столько же, сколько первый год обучения Хлои в университете. В саду у тебя работает садовник, который сейчас пропалывает клумбу. Никто не ждет от тебя щедрости. Только справедливости.
– Оливия была ошибкой. Она грубая, неряшливая, эгоистичная женщина. Честно говоря, подозреваю, что она ненормальная. Я рад, что отделался от нее.
– Она родила от тебя дочь.
– Хлоя – дочь своей матери, – возразил Дэвид. – Она так разговаривает, словно презирает меня.
– Возможно, и презирает.
– Ты проделала весь этот путь, чтобы оскорбить меня? – спросил он, а потом мягко добавил: – Фредди.
Старое прозвище когда-то, возможно, и произносилось с любовью, но не теперь, не после стольких лет.
– Она подросток, – возразила Фрида, стараясь, чтобы голос звучал ровно, а лицо ничего не выражало. – Даже в лучшие времена жизнь у подростка очень нелегкая. Сам подумай: ты бросил ее мать ради более молодой женщины, и ее ты тоже бросил. Ты урезаешь содержание, и Хлоя видит, как ломается мать. Ты редко ее видишь, а иногда даешь обещания и не выполняешь их. Ты едешь в шикарный отпуск с новой женой, но не берешь с собой дочь. Ты забываешь о ее дне рождения. Ты игнорируешь родительские собрания. Почему она не должна презирать тебя? – Она подняла руку, чтобы не дать ему перебить себя. – Для такого человека, как Хлоя, куда легче испытывать гнев и презрение, чем несчастье и страх, – то, что она испытывает на самом деле. Твоей дочери нужен отец.