– Если вы здесь для того, чтобы выдвигать против меня обвинения, – заявила Фрида, – то давайте быстрее.
– Это не мой район, – возразил Карлссон. – Но предполагаю, что в обычных обстоятельствах вам бы предъявили обвинение в причинении физического вреда и нанесении ущерба. Думаю также, что у вас – одному Богу известно почему! – нет приводов в полицию. Значит, возможно, вы отделаетесь легким испугом: месяцем тюрьмы.
– Я с радостью пойду на суд!
– К сожалению, я подозреваю, что вам откажут в минуте славы в зале суда. Я только что говорил с арестовавшим вас полицейским, и, похоже, доктор Ранделл настаивает на том, чтобы обвинений против вас не выдвигали. Моему коллеге это не понравилось. Он очень, очень расстроен.
– Что насчет ресторана?
– Разумеется, – кивнул Карлссон. – Я даже видел фотографии. Вы знаете, в прошлом, когда я сталкивался с подобными местами преступления, когда жертва отказывалась выдвигать обвинение, причина обычно лежала в том, что его запугала какая-то банда. Возможно, вы что-то от нас утаили? – Как он ни пытался сдержать улыбку, она все же появилась у него на лице. – Сделка с наркотиками прошла не так, как надо?
– Это частное дело.
– Но даже тогда, – продолжал Карлссон, – мне ни разу не доводилось слышать о том, чтобы жертва так рвалась лично оплатить весь нанесенный ресторану ущерб. – Он помолчал. – Вы не тот человек, от которого я ожидал скандала в общественном месте и последовавшего за этим ареста. Да и вы, похоже, не особенно довольны, что избежали процедуры, которая пугает большинство людей: быть подвергнутой судебному преследованию, признанной виновной, угодить в тюрьму и все в таком роде.
– Меня это не волнует, – заявила Фрида.
– Вы крепкий орешек, – признал он. Неожиданно выражение его лица изменилось. – Должен ли я что-то еще узнать об этом деле? Что-нибудь, связанное с уголовщиной?
Фрида покачала головой.
– Что же он тогда натворил? – спросил Карлссон. – Спал с пациентками?
Выражение лица Фриды не изменилось.
– Я не могу смотреть на такие вещи сквозь пальцы, – раздраженно заявил Карлссон. – Тут вам не Сицилия.
– Мне все равно, как вы на это смотрите.
– Но вы же сами мне позвонили!
Фрида смягчилась.
– Вы правы, – сказала она. – Простите. И спасибо.
– Я приехал сказать вам, что вы свободны. И я, вообще-то, собирался отвезти вас домой, – добавил он, и в его голосе прозвучало отчаяние. – Во что бы превратился наш мир, если бы все улаживали свои проблемы подобным образом?
Фрида встала.
– А каков наш мир сейчас? – только и спросила она.
Во вторник Фрида попросила Алана:
– Расскажите мне о своей матери.
– О моей матери? – Он пожал плечами. – Она была… – Он замолчал, нахмурился и посмотрел на ладони, словно ответ скрывался там. – …Хорошей женщиной, – запинаясь, закончил он. – Она умерла.
– Я имела в виду другую мать.
Он словно получил удар кулаком в живот. Она даже услышала, как с его губ сорвался стон от неожиданной боли. Он согнулся, и его лицо исказилось.
– О чем это вы? – наконец выдавил он из себя.
– О вашей биологической матери, Алан.
Он недовольно проворчал что-то.
– Вас ведь усыновили?
– Как вы узнали? – прошептал он.
– Ничего сверхъестественного. Я просто увидела фотографию ваших родителей у вас дома.
– И что?
– У них голубые глаза. У обоих. А у вас – карие. Это генетически невозможно.
– Вот как.
– Когда вы собирались сказать мне?
– Не знаю.
– Никогда?
– Это не имеет никакого отношения к делу.
– Вы шутите?
– Меня усыновили. Вот и все.
– Вы так отчаянно хотите иметь собственного ребенка, что вас посещают очень яркие видения и повторяющиеся приступы паники. И вы считаете, что ваше усыновление не относится к делу?
Алан пожал плечами. Он поднял глаза, встретился с ней взглядом и снова опустил их. На улице рука подъемного крана рванулась в пронзительно-синее небо. С его зазубренного захвата полетели комья грязи.
– Я не знаю, – пробормотал он.
– Вы хотите сына, который бы в точности походил на вас. Вы отвергаете саму идею усыновления. Вы хотите собственного ребенка – с вашими генами, вашими рыжими волосами и веснушками. Словно вы хотите усыновить самого себя, спасти себя и позаботиться о себе.
– Все не так!
У Алана был такой вид, словно ему хотелось закрыть ладонями уши.
– Это большой секрет?
– Кэрри знает, конечно же. И один друг. Я проговорился после того, как опрокинул пару рюмок. Но зачем мне болтать об этом со всеми подряд? Это мое личное дело.
– Настолько личное, что о нем не стоит знать даже вашему врачу?
– Я не думал, что это важно.
– Я не верю вам, Алан.
– Мне все равно, чему вы верите, а чему нет. Я говорю правду.
– Я думаю, вы знаете, что это важно. Настолько важно, что вы не можете заставить себя упомянуть об этом или даже просто подумать.
Он медленно покачал головой, как усталый, старый, затравленный бык.
– Некоторые секреты дают своеобразную свободу, – пояснила Фрида. – Ваше личное пространство. Это хорошо. У всех должны быть такие секреты. Но некоторые секреты могут быть темными и гнетущими, как ужасный сырой подвал, в который вы не смеете спускаться, но о существовании которого никогда не забываете, – подвал, полный подземных чудовищ, полный ваших кошмаров. Таким секретам вы должны противостоять, пролить на них свет, увидеть, каковы они на самом деле.
Произнося эту речь, она думала обо всех секретах, которые узнала за многие годы, о тайных мыслях, желаниях, страхах, переданных ей для надежного хранения. Рубен в конце концов почувствовал, что они отравляют его, но она всегда несла эту тяжесть, гордясь тем, что ей позволили видеть чужие страхи, позволили быть светом для других.
– Я не знаю, – наконец сказал Алан. – Возможно, есть вещи, о которых лучше не разговаривать.
– Иначе что?
– Иначе только расстроишься, потому что тут все равно ничего не поделаешь.
– А вам не приходило в голову, что, возможно, вы оказались здесь, со мной, именно потому, что слишком о многом молчали и все это копилось, росло в вас?
– Я не знаю. Мы просто никогда это не обсуждали, – ответил Алан. – Я просто чувствовал, что не стоит лезть на запретную территорию. Она хотела, чтобы я думал о ней как о матери.