— Осуждение чужой нравственности — всегда грубость, тебе не кажется?
— Да, кажется. Конечно. Хотя я замечаю, что мы постоянно это делаем. Но я говорю только о необычности. Вовсе не осуждая.
— О, конечно. Необычность — это замечательно.
— Разве нет? Мы все необычны.
Свон повернула голову и снова посмотрела на него.
— Я необычна и знаю это. Во многом. У тебя, думаю, другие взгляды.
И она посмотрела на нижнюю часть тела.
— Да, — согласился Варам. — Хотя необычной тебя делает не это.
Свон негромко рассмеялась.
— У тебя есть дети? — спросил он.
— Есть. Наверно, и это кажется тебе необычным.
— Да, — серьезно ответил он. — Хотя я сам андрогин и тоже однажды родил ребенка. Понимаешь, мне это кажется очень необычным, как ни крути.
Она закинула голову и снова посмотрела на него, явно удивленная.
— Не знала.
— К действиям в настоящем это не имеет никакого отношения, — сказал Варам. — Часть прошлого, понимаешь? И вообще мне кажется, что большинство жителей космоса в определенном возрасте должны испробовать почти все возможное, тебе не кажется?
— Наверно. Сколько тебе лет?
— Сто одиннадцать, спасибо. А тебе?
— Сто тридцать пять.
— Отлично!
Она отклонилась, занося кулак в насмешливой угрозе. Варам мстительно спросил:
— Идти можешь?
— Не знаю. Давай попробуем.
Он опустил ноги Свон на землю и поставил ее прямо. Она прислонилась к нему. Захромала, держа его за руку, потом выпрямилась, отпустила руку и медленно пошла сама.
— Знаешь, идти необязательно, — сказал он. — Доберемся до следующей станции и там подождем.
— Посмотрим, каково мне будет. Решим, когда придем туда.
— Думаешь, ты больна из-за солнца? — спросил Варам. — О себе могу сказать: от тяготения Меркурия у меня ноют суставы.
Свон пожала плечами.
— Мы получили большую дозу. Полина говорит, у меня десять зивертов.
— Ого! — «Смертельная доза — около 30», — подумал он. — От такой дозы счетчик у меня на запястье вышел бы из строя. Он показал три зиверта. Но ты закрыла меня, когда мы ждали лифта.
— Нам обоим незачем было получать полную дозу.
— Наверно. Но мы могли бы поменяться.
— Ты не знал о вспышке. Какова ожидаемая продолжительность твоей жизни?
— Около двухсот лет, — сказал Варам.
Чтобы столько времени прожить в космосе, необходимо полагаться на восстановление компонентов ДНК и другие средства продления жизни.
— Неплохо, — сказала Свон. — У меня пять сотен. — Она вздохнула. — Может, в этом дело. А может, излучение просто убило бактерии у меня во внутренностях. Думаю, именно это и произошло. Надеюсь. Хотя у меня начали выпадать волосы.
— Суставы у меня болят, наверно, просто от ходьбы, — сказал Варам.
— Может быть. Какую ты делаешь зарядку?
— Хожу.
— Это слишком серьезное испытание для твоей дыхательной системы.
— Начинаю пыхтеть при ходьбе. И еще разговариваю.
Попытка отвлечь.
— Опять цитата?
— Кажется, я придумал это сам. Одна из моих ежедневных мантр, рутина.
— Рутина?
— Люблю рутину.
— Неудивительно, что тебе здесь нравится.
— Да, рутины здесь определенно хватает.
Они долго молча шли по туннелю. Добравшись до следующей станции, объявили дневной привал и позволили себе несколько лишних часов отдыха и полный ночной сон. Однажды Свон ушла в глубину туннеля, что-то сделала там и вернулась; спала она как будто хорошо, без мурлыканья. На следующее утро захотела идти дальше, заявив, что пойдет медленно и будет осторожна. Так они и двигались.
Огни вначале показывались далеко впереди на полу, потом постепенно поднимались и уходили назад; в итоге складывалось впечатление постоянного движения под уклон. Варам пытался следить за одним определенным фонарем, но не был уверен, что не спутал его с другими. Или это всегда один и тот же фонарь: вид до горизонта, многократное умножение — он не мог разобраться.
— Полина может рассчитать видимое расстояние до горизонта? — спросил он однажды.
— Я сама знаю, — коротко сказала Свон. — Три километра.
— Понятно.
Неожиданно ему показалось, что это не совершенно неважно.
— Посвистим? — спросил он после получасового молчания.
— Нет, — сказала она. — Хватит с меня свиста. Расскажи что-нибудь. Расскажи о себе; я хочу знать о тебе больше.
— Конечно, легко. — И вдруг понял, что не знает, с чего начать. — Что ж, я родился сто одиннадцать лет назад на Титане. Моей матерью стал мужчина с вульвой, родом с Каллисто, обитатель системы Юпитера в третьем поколении. Отец — андрогин с Марса, отправленный в изгнание в ходе некоего политического конфликта. Вырос я в основном на Титане, но тогда там были очень скромные условия: станция и несколько небольших куполов. Так что когда я пошел в школу, то жил сначала на Гершеле, потом на Фебе, спутнике с полярной орбитой, а в последнее время — на Япете. Почти все жители системы Сатурна постоянно перемещаются, чтобы увидеть все, особенно те, кто на гражданской службе.
— Много таких?
— При базовом обучении все — и, как у нас говорят, какое-то время отдают Сатурну; к тому же можно по жребию получить пост в правительстве. Некоторым это нравится, и они продолжают в том же духе. Так и я. Один обязательный период моей службы пришелся на Гиперион; срок был небольшой, но мне понравилось: очень необычное место.
— Опять это слово.
— Ну, жизнь вообще необычна; так мне, во всяком случае, кажется. — Он запел: — Люди необычны, когда ты сам необычен. — И тут же оборвал пение. — Гиперион действительно необычен. Очевидно, он — результат столкновения двух спутников средней величины. Получилось что-то вроде медовых сот, причем границы провалов белые, а сами провалы до половины заполнены черным порошком. Так что, когда идешь по этим границам или летишь над ними, они очень похожи на произведение искусства.
— Большое старое голдсуорти, — сказала она.
— Что-то в этом роде. И наше вмешательство там сразу сказывается. Даже обсуждался вопрос, стоит ли открывать там станцию, а если открывать, то как ею управлять. Я участвовал в этом, и мне казалось, что я хранитель или кто-то в этом роде.
— Интересно.
— Да, мне тоже так кажется. Я вернулся на Япет — кстати, тоже отличное место для жизни, притягательное и дает возможность лучше разглядеть систему в целом. Здесь я изучал управление процессами терраформирования и обретал мастерство дипломата на живых примерах…