— Кто это?
— Руми.
Снова молчание. Вниз по изгибу туннеля. Здесь стены потрескались, казалось, под воздействием огня. Глазировка черным по черному. Трещинки в бесконечность.
Свон застонала, слезла с тележки и быстро пошла обратно.
— Минутку. Мне снова нужно.
— Ох ты. Удачи!
После долгого ожидания он услышал далекий стон, может, даже призыв на помощь. И пошел назад по туннелю, таща за собой тележку.
Она снова упала со спущенным скафандром. Снова ему пришлось обтирать ее. На этот раз Свон была в сознании и отводила взгляд, а один раз даже отпихнула его. В разгар действа она посмотрела на него со смутным негодованием.
— Это не я, — сказала она. — Меня здесь нет.
— Что ж, — отозвался он чуть обиженно. — В таком случае меня тоже нет.
Она опять откинулась на спину. Немного погодя сказала:
— Выходит, здесь нет никого.
Закончив и одев Свон, Варам посадил ее на тележку и повез дальше. Она лежала молча.
На следующем привале он заставил ее выпить воды с питательным раствором и электролитами. Как она сказала однажды, тележка теперь напоминала больничную койку. Время от времени Варам принимался негромко насвистывать, обычно Брамса. В меланхолии Брамса чувствовалась стоическая решимость, что очень соответствовало положению. Им оставалось идти двадцать два дня.
Вечером они лежали молча. Суетливое животное поведение, которое часто следует за кризисом: повороты головы, рассеянная подготовка ко сну. Нужно было держаться за псевдоитеративность. Зализать раны. Такое бывало раньше и будет еще.
На следующее утро Свон встала и попробовала идти, но через двадцать минут снова села на тележку.
— Утомительно, — слабым голосом сказала она. — Если сгорело много клеток…
Варам ничего не ответил. Потащил тележку дальше. Внезапно он подумал, что Свон может умереть в этом туннеле и он ничего не сможет поделать; его захлестнула волна тошноты, и он почувствовал, как подгибаются ноги. Ее вылечат только в больнице.
После еще одного долгого молчания она тихо сказала:
— Наверно, мне нравилось играть со смертью. Испытывать страх. Возбуждение от того, что выжила. Это своего рода порочность.
— Так говорила моя мама, — сказал Варам.
— Как в рассказах ужасов, когда пытаешься встряхнуться, чтобы проснуться, или еще что-то. Но в них все ложь. Ты просто присутствуешь при смерти человека и пытаешься ему помочь. Вот каковы образы из рассказов ужасов. Ты видишь, откуда берутся эти образы. И немного погодя начинаешь понимать — так оно и есть. Все туда уходят. Ты помогаешь, но на самом деле не можешь помочь, просто сидишь и ждешь. И вот у тебя в руке рука мертвеца. Предположим, кошмар. Кости высовываются из земли и хватают тебя. И, однако, это естественное действие. Все это естественно.
— Да? — сказал Варам, когда она ненадолго замолчала.
Свон услышала и продолжила:
— Организм пытается сохранить жизнь. Это не так… Это естественно. Может, сейчас ты это поймешь. Вначале умирает человеческий мозг, потом мозг животного и наконец мозг ящерицы. Как у твоего Руми, только наоборот. Мозг ящерицы пытается использовать всю энергию до последней капли, чтобы сохранить жизнь. Я это видела, такое желание. Настоящая сила. Жизнь хочет жить. Но связь постепенно рвется. Энергия перестает поступать туда, где она нужна. Используется последний АТП. Затем мы умираем. Наше тело возвращается в землю, становится почвой. Естественный цикл. Поэтому… — Она посмотрела на него. — И что? Откуда ужас? Кто мы?
Варам пожал плечами.
— Животные-философы. Странная случайность. Редкость.
— Или самая обычная, но…
Она не продолжила.
— Рассеивается? — предположил Варам. — Временно?
— Одна. Всегда одна. Даже если касаешься кого-то.
— Ну, мы можем разговаривать, — неуверенно сказал он. — Это тоже часть жизни. Не только ум ящерицы. Иногда мы перепрыгиваем пропасть.
Свон печально покачала головой.
— Я всегда в нее падаю.
— Гм, — сказал он в замешательстве. — Это ни к чему. Но не вижу, как это может быть правдой. Учитывая, что ты мне рассказала. И что я в тебе видел.
— Все дело в том, что чувствуешь.
Он немного подумал. Над головой мелькали огни, он толкал тележку. В чем правда? Делают поступок хорошим или плохим твои чувства в отношении его или, наоборот, поступок рождает чувства? Или критерий — то, что видят другие? Запутаешься в мыслях. Современное медицинское определение термина «невротик» — просто «склонный мрачно смотреть на вещи». Если у тебя есть такая склонность, думал он, глядя на почти лысую голову Свон, если ты невротик, материал для работы почти неиссякаемый. Правда ли это? Вот они здесь, маленькие комки атомов, которые думают, будто что-то имеет смысл, когда смотрят на звезды или даже идут внутри туннеля, который непрестанно уходит вниз. Но вот комок потеряет связанность и распадется. Так что это: мрачные мысли или хорошие мысли?
Он начал насвистывать начальные такты Девятой симфонии Бетховена, надеясь вывести Свон из угрюмости и переправить на другую сторону с помощью величайшей трагедии маэстро, первой части его Девятой. Перешел на повторяющуюся фразу в конце части, ту самую, которую Берлиоз считал признаком безумия. Повторил. Простая, в сущности, мелодия, которую он не раз насвистывал, поднимаясь на холм. Сейчас они спускаются с вершины огромного округлого холма, но мелодия прекрасно соответствует его настроению. Он снова и снова высвистывал эти восемь нот. Шесть нисходящих, две восходящие. Просто и ясно.
Наконец Свон, сидя в тележке спиной к рукояти, за которую он держался, снова заговорила, глядя перед собой, но голос ее звучал растерянно, и обращалась она как будто бы к Полине.
— Интересно, знают ли люди, что мы живы? Невозможно сказать. Когда-то это было главным, но время изменилось, и ты изменилась, и они. А потом все исчезло. Ей нечего мне сказать.
Долгая пауза. Варам спросил:
— Кто был отцом твоего ребенка? У тебя ведь были дети в обеих ролях?
— Да, но я не знаю, кто отец. Я забеременела на маскараде, когда все в масках. Какой-то мужчина, кто понравился мне внешне. Она знает, кто это, она его выследила.
— Тебе внешне понравился человек в маске?
— Да. Его поведение.
— Понятно.
— Я хотела, чтобы все было просто. Тогда это была обычная практика. Теперь я бы так не поступила. Но все мы крепки задним умом. На несколько лет тебя охватывает мания парности, очень интенсивная, но это глупость, и после ты не можешь смотреть на это без чувства… Начинаешь гадать, хорошо это было или плохо. Тебе его не хватает, но в то же время ты понимаешь, что это глупо, что тебе это не нужно. Я продолжала пробовать всякое, но до сих пор не поняла, что нужно.