В голосе женщины звучала боль, и Тошан погладил ее по щеке, чтобы успокоить.
— Все закончилось, Симона. Но мы чуть не попались. Я сделаю тебе плотную повязку, и мы снова отправимся в путь. Наше спасение в Бордо; мы больше не можем ждать.
— Перестань мечтать, — резко оборвала она его. — Нас поймают по дороге. Как ты собираешься обходить патрули? Нам придется идти через деревни. Если бы только у нас с Натаном были документы! Мы могли бы сесть на поезд. У меня достаточно денег, чтобы доехать в хороших условиях и пересесть на корабль. Но нас будут проверять, и мы не сможем скрыть, что мы евреи.
— Мне очень жаль. Я согласен, фальшивые документы необходимы. Симона, мы должны продолжать пробираться этой ночью к Бордо. Я понесу Натана на плечах, а ты будешь опираться на палку.
— Это займет месяц. А у нас больше не осталось еды.
— Я знаю, — сдался Тошан, поскольку понимал, что она права.
— Но мы хотя бы пока на свободе, благодаря твоей идее подняться сюда. Правда, я была уверена, что этот солдат начнет ворошить сено.
— Это была не моя идея.
— Ну да, скорее, твой инстинкт самосохранения, — уточнила она.
Он не стал говорить ей о Кионе. Рассказ получился бы долгим, с оттенком мистицизма, а в своем нынешнем состоянии гнева и страха она вряд ли восприняла бы его правильно.
— Неважно, — отрезал он. — Собирайся. Мне кажется, ты хотела переодеть платье, вот твой чемодан. Пойдем, Натан, мы спустимся с тобой вниз.
Ребенок относился к Тошану с враждебностью, смешанной с равнодушием. Он все больше замыкался в себе, перестал капризничать, шуметь, лишь тихо ныл и разочарованно смотрел на мать.
— Нет! — внезапно завопил он. — Я хочу вернуться жить к тете Брижитт!
После этого крика души он отчаянно разрыдался. Тошан схватил его поперек тела. Мальчик вырывался, и он с трудом мог с ним справиться.
— Только не бей его! — взмолилась, лихорадочно одеваясь, Симона.
— У меня нет привычки бить детей, — отозвался метис. — Но твой сын должен понимать, что происходит.
Спустившись вниз, Тошан вывел ребенка на улицу. Он опустился на колени, чтобы оказаться на одном уровне с ним.
— Выслушай меня, Натан. Я догадываюсь, что ты меня не любишь, что я для тебя чужой. В моей стране, Канаде, у меня тоже есть сын. Его зовут Мукки, ему десять лет, то есть он чуть старше тебя. Я уверен, что он не стал бы пререкаться со мной, если бы я велел ему вести себя тихо и смирно. Только что ты проявил себя молодцом, сидел в сене как мышка. Я понимаю, что тебе тяжело, что ты еще маленький, но, если немецкие солдаты нас поймают, нам будет очень плохо. Я знаю, очень трудно идти ночью по лесу и спать в таких местах, как это, но у нас нет выбора. А я делаю все возможное, чтобы спасти вас с мамой. Ты ведь не хочешь остаться без мамы?
— Нет, не хочу.
— Тогда ты должен быть храбрым. Я веду вас в Бордо, в большой город, где есть порт. Там вы сядете на корабль, и вам больше ничто не будет угрожать. У тебя появятся еда и кроватка для сна. И твоя мама будет рядом.
Ребенок кивнул. На его похудевших щеках блестели слезы. Растрогавшись, Тошан вытер их кончиками пальцев.
— Идем, малыш, пора двигаться в путь.
Симона спустилась к ним в темно-синем трикотажном платье с белым воротником. Она собрала волосы в пучок и накинула сверху куртку.
— Что ж, не будем терять времени. А завтра вечером остановимся возле деревни, я пойду туда и куплю какой-нибудь еды. У меня есть фальшивый паспорт на случай проверки.
— Я видела его в твоих вещах, когда лечила тебя. Ты мог бы быть уже далеко и в безопасности, если бы мы не висели у тебя на шее.
— Не говори глупости, Симона! Участники Сопротивления считают своим священным долгом бороться с нацистами любыми средствами: диверсиями, пропагандой, а также вырывая из их лап как можно большее количество евреев. Я недостаточно щадил вас с сыном. Наверняка можно было найти лучшее решение, чем эти изматывающие ночные переходы.
— Какое, Тошан?
— Провести ночь в отеле и попытаться добраться до Бордо на машине. Я изучил карту. Нам осталось проделать около восьмидесяти километров. Доверься мне, нас охраняет ангел.
Симона пожала плечами. Она давно уже перестала верить в ангелов.
Валь-Жальбер, тот же день
В ожидании ужина Жослин и Лора читали в гостиной. В доме было очень тихо: дети играли на втором этаже, а простуженная Мирей больше не пела своих любимых песен в кухне. Громкий крик, раздавшийся в одной из комнат, нарушил это умиротворение.
— Ты слышал, Жосс? — воскликнула Лора. — Кто-то из детей поранился!
— Я уверен, это Киона, — ответил он, поспешно поднимаясь из кресла. — Я узнал ее голос. Пойду посмотрю, что там стряслось.
— Мадлен наверху, с детьми. Надеюсь, ничего страшного не произошло.
В это мгновение, словно для того, чтобы опровергнуть слова своей бабушки, по лестнице сбежала испуганная Лоранс.
— Дедушка, иди скорее, с Кионой плохо! Она упала в обморок, потом с криком очнулась. Мадлен пытается ее успокоить.
— Боже мой! — воскликнул Жослин, бросившись на второй этаж. — Что опять случилось?
— Она вся белая, — добавила Лоранс, не отставая от него.
Мадлен встретила Жослина как спасителя. Она держала в руке влажную салфетку.
— Я растерла ей виски прохладной водой, но она продолжает задыхаться от рыданий.
Мари-Нутта и Акали окружили плачущую девочку, а встревоженные Мукки и Луи держались в стороне.
— Не бойтесь, милые, — сказал Жослин.
Он взял Киону на руки и прижал к себе. Его отцовское сердце обливалось кровью при виде мертвенно-бледного личика дочери. У нее не случалось подобных приступов уже несколько месяцев, и он опасался какого-нибудь рокового видения, касающегося Эрмины. Его старшая дочь сообщала о себе редко: репетиции «Фауста» занимали у нее все время.
— Киона, доченька, папа здесь, с тобой, — прошептал он ей на ухо, целуя в лоб. — Умоляю тебя, успокойся!
Он смотрел на дочь, не переставая удивляться ее необычной красоте. Ее светло-рыжие волосы, едва доходящие до плеч, вились вокруг совершенного овала лица. С закрытыми глазами она была очень похожа на Эрмину своим изящным тонким носом и контуром полных розовых губ.
— Киона, папа здесь. Ты слышишь, папа здесь, — повторил он.
Девочка наконец открыла глаза, взгляду нее был затуманенным, щеки блестели от слез. Узнав Жослина, она извиняюще улыбнулась.
— Прости, папа. Я не нарочно.
— Я знаю, милая. Мне не за что тебя прощать. Дыши глубже и скорее приходи в себя.
— Уверяю тебя, я прошу с утра до вечера Иисуса сделать меня нормальной. Я вижу ужасные вещи по ночам, и днем тоже, я больше так не могу.