Странным образом он не придавал значения своим качествам, не замечал женских взглядов. А ведь не одна огорчалась, что эти карие глаза глядят столь отрешенно! Не одна замечала изящно вырезанные, как у статуи, губы, и подбородок с едва заметной ямкой тоже был отмечен придворными ценительницами прекрасного, и отменный для гвардейца рост, и широкие плечи. Не то чтобы преображенец был скромником и недотрогой – а просто голова вечно оказывалась занята вещами посторонними.
В его жизни было несколько приключений, одно даже опасное, и он решил для себя, что романы с замужними дамами уж очень обременительны. Сейчас он находился словно бы в отпуску – и полагал, что в следующий раз подставит грудь купидоновой стреле не ранее осени, когда начнутся балы и маскарады.
Вот тогда они с князем Черкасским непременно будут бывать в свете – а, может, этой осенью появится и молодая княгиня Черкасская – Елизавета Ивановна, передавая деньги для сына, говорила, что недолго соколу летать, найдется и на него управа. Вот бы еще только матушка присмотрела сыну невесту не хуже, чем та рыженькая, с распущенной косой…
На следующий день они, разумеется, снова нацелились на двор, где видели красавицу, но она не появилась. Громов, сжалившись над другом, ходил даже искать тот дом и расспрашивал знакомого архитектора, поселившегося неподалеку. Архитектор обещал разузнать, обещал послать на поиски жену, но прошло еще два дня, и он доложил – нет, никакой курносой девицы с длинными рыжеватыми волосами в окрестностях нет. А живут в доме две русские женщины и старик. Недавно к ним приехали мужья – у старшей женщины муж уже в годах, угрюм и неразговорчив, у младшей – весьма подозрительный белобрысый молодчик, сдается, даже из тех портных, что шьют под мостом вязовой дубиной.
Громов изложил все это Черкасскому, но того как заколодило: вынь да положь девицу. Сам он еще не мог вдеть забинтованную руку в рукав кафтана. Пришлось спустя еще два дня опять навестить архитектора. Тот снова попросил о помощи жену. Оказалось, дом не так-то прост – накануне поздно вечером подкатил богатый экипаж, вышел закутанный в епанчу кавалер, его лакей постучал в дверь, обоих с поспешностью приняли. Когда кавалер изволил уехать, архитекторская жена не знала, но наутро кареты возле дома уже не было.
– Кончай ты валять дурака, Черкасский, – сказал Громов, пересказав эту сплетню. – Видать, тот господин прятал в Царском Селе любовницу, а теперь ее перевез в иное место. Это ты все от безделья…
– Если бы точно знать, что там с курляндцем! – воскликнул князь. – Громов, ты мне друг – сегодня же поезжай к матушке! Она этого чертова курляндца из виду не упускает.
– Опять маскарад? – обреченно спросил Громов.
– Друг ли ты мне?
– Друг…
На сей раз, впрочем, преображенец обошелся без армяка.
Он одолжил у знакомца верховую лошадь и первым делом поехал к казармам своего полка – сколько ж можно пропадать, надеясь на влияние княгини Темрюковой-Черкасской? Когда он ехал к Спасо-Преображенскому собору, у которого рассчитывал встретить сослуживцев, не заходя в офицерские казармы, не одна девица обернулась, не одна проводила взглядом статного всадника.
Этот храм, первый в столице о пяти куполах, был знаменитый – его поставили по приказанию покойной государыня Елизаветы на том самом месте, где был полковой двор и казарма гренадерской Преображенской роты; там появилась императрица, призывая преображенцев помочь ей взойти на престол, принадлежащий дочери Петра Великого по праву рождения; там горячо молилась об успехе дела.
Громову повезло – несколько человек из недавно учрежденной при полку егерской команды торопливо шли к полковому собору. Он узнал знакомцев и окликнул их.
– Ты откуда взялся? Мы думали, лежишь раненый при последнем издыхании, – сказал подпоручик Прохоров. – Слыхал ли новость?
– Нет, я за новостями и прибыл, – Громов соскочил с коня. – Мы с Черкасским после той дуэли боимся лишний раз на улицу нос показать. Ждем, пока княгиня все уладит.
– Ну так самое время вам выбираться из убежища. В Москве бунт, толпа с кольями ворвалась в Кремль, разгромлены дома и чумные больницы!
– Господи Иисусе… – только и мог произнести Громов.
– Владыку Амвросия растерзали в Донском монастыре. Москва без начальства взбесилась.
– Куда ж оно подевалось? – удивился Громов. – Неужто чума?..
– Чума, да не та! – перебил его Прохоров. – Имя ей – трусость. Генерал-губернатор Салтыков из Москвы сбежал, отсиживается в деревне. Обер-полицмейстер Юшков сбежал! Один генерал Еропкин с бунтовщиками не побоялся схватиться и стрелял по ним картечью. Так что, собирайся, Громов, через день выступаем.
– Куда?
– Еще не понял? Да в Москву же. Армия на юге застряла, государыня посылает усмирять бунт гвардию. Поведет фаворит. Сказывали, сам вызвался. От каждого гвардейского полка – по большой бригаде, идем с припасами, с лекарями, чуть не всех из столицы забираем!
– Черкасского княгиня не пустит, – сказал Громов. – Я ее знаю, всех переполошит…
– А напрасно, – отвечал Прохоров. – Вам обоим умнее всего было бы спрятаться в Москве. Пока оттуда вернетесь – все про ту дурацкую дуэль позабудут! Так князю своему и передай. Если есть лучший способ получить прощение государыни – то я его не вижу, да и никто не видит.
– Но ведь и измайловцы идут?
– Как же без них! Но там будет не до дуэлей, ты уж поверь.
Громов задумался.
– Пожалуй, мы успеем собраться и к утру быть в казармах, – сказал он. – Не исполнить приказа – нет, такого позора мне не надобно…
Эрика уже давно могла бы сбежать – ее стерегли не слишком строго. Но она понятия не имела, где находится, далеко ли Санкт-Петербург, да и в какой он стороне. Зато она понимала – как только обнаружится ее отсутствие, будет погоня, и Михаэль-Мишка окажется в более выгодном положении, чем она, – у него есть лошади и знание русского языка. Всякий охотно скажет, куда побежала придурковатая девица. Значит, нужно уходить в ночь и несколько верст идти в сомнительном направлении, не имея возможности спросить у прохожих дорогу. Да и хуже того – это должны быть прохожие, знающие немецкий или французский.
При ней Маша с Федосьей говорили, разумеется, только по-русски, и некоторые слова Эрика уже стала понимать: «кашка», «ложка», «кружка». В надежде, что ее начнут учить, она старалась произносить эти слова, но результат был смешной – Михаэль-Мишка за каждое новое слово дарил ей конфект в пестрой бумажке. Ей же нужно было научиться говорить: «В которой стороне Санкт-Петербург» и «Где казармы Измайловского полка».
Одно было хорошо – фрау Герта, не зная русского языка, ухитрилась насмерть переругаться с Машей, которая только русский и знала. Визг подняли на все Царское Село. Мирил их Воротынский – оплеухами.
Такое неделикатное обращение принесло неожиданные плоды.