Она опомнилась, пробежав уже порядочно по Аглицкой перспективе. И мысль в голове была одна: как хорошо, что не успела снять валенки…
Впереди была затянутая тонким неровным льдом Фонтанка. И Анетта подумала, что попасть сейчас на Васильевский остров к Марфе и Валериану будет непросто. Петербуржская гнилая зима – это совершенно невразумительный ледостав. Не то что московская.
За ней бежали воронинские люди, крича прохожим, чтобы помогли удержать беглянку. Анетта перекрестилась – и сбежала на лед. Шуба наконец слетела с плеч, но оно и к лучшему – Анетта потащила ее за собой за длинный рукав. Сама она была настолько легка, что лед не треснул, а когда бы шла в шубе – то неизвестно…
Господь уберег – она миновала те опасные места, где в речку спускали сточные воды, и выбралась на берег, не успев замерзнуть. Погоня осталась на том берегу – никто не решался повторить этого подвига.
К Анетте подбежала шустрая старуха, замотанная в платки, три по меньшей мере, и закричала срывающимся голосом:
– Дура! Дура ты бестолковая! Провалилась бы – кто бы вытаскивать стал?!
Анетта оттолкнула ее и быстрыми шагами, таща шубу, ушла в переулок. Она все еще не ощущала холода. Было кое-что поважнее холода: ее будущее с Алешей и без Алеши.
Если послушать мать и рассказать ей, где живут Марфа с Валерианом, то старшие все сделают разумно: Марфа всенародно покается в преступлении, дитя поедет в воспитательный дом, а Алеша прискачет в столицу просить прощения. Через девять месяцев родится другое дитя, не Валериан, совсем другое…
А Валериана не будет.
Мать и тетка для приличия предпримут розыски якобы похищенного младенца, куда-то пошлют людей, люди вернутся и доложат то, что им заранее велят доложить: был-де и увезен на юг, или в Малороссию, или за рубеж. Алеша погрустит и успокоится… а Валериана не будет…
В шубу набился снег, вытряхнуть ее слабыми руками Анетта не могла, кое-как очистила испод, надела, запахнулась. Оставалось молить Господа, чтобы не допустил горячки, и бежать, бежать на Невский, туда, где убежище. Спрятаться, скрыться – и жить как-нибудь… и молить Бога, чтобы это загадочное дело как-то разъяснилось…
И рассказать все Като! Она не дура, нет, не дура! Она – ловкая актерка, ловкая и бесстрашная, она что-нибудь придумает. Хотя – что уж тут придумаешь…
Анетта шла быстро, чтобы не замерзнуть. Под шубой образовалось тепло, но голова была непокрыта. И все яснее становилось, что Алеши в ее жизни не будет. И любви не будет. А кончится все это, скорее всего, девичьей обителью. Рановато в шестнадцать лет – но ежели сам Господь ведет, посылая столь необычные и тяжкие испытания?
Анетта вошла в переулок, во двор, поднялась на один пролет черной лестницы. Оставалось одолеть еще полсотни ступенек – и оказаться среди своих. Начнутся укоры, расспросы, придется что-то лгать… о Боже, сколько же скопилось вранья, вовеки не отмолить!
И Анетта наконец-то разрыдалась.
Она плакала не о смутном своем будущем и даже не о судьбе сына, любовь свою она оплакивала, любовь обреченную, и надежды несбыточные, и то, что поддерживало ее в последние месяцы, – преданность Алеше…
Черная дверь скрипнула и отворилась. На пороге встал худощавый мужчина в синем шлафроке, прекрасно сложенный, широкоплечий, в перехвате – как самая утянутая фрейлина, на голове у него был ночной колпак, лицо прикрыто белой кожаной маской, руки – в белых перчатках.
– Сударыня? – спросил он по-русски. – Вас кто-то обидел?
Голос был молодой, сочувственный, даже ласковый.
Анетта не ответила – ей было стыдно, что ее застали в таком состоянии.
– Погодите, не убегайте, – сказал замаскированный мужчина. – Одно мгновение… Никишка! Принеси воды с лимоном! Да на подносе, дурак! Как тебя учили!
В глубине жилища раздались быстрые шаги, вышел мальчик лет тринадцати, в кафтане с барского плеча, и встал перед Анеттой с подносом. Она сделала отстраняющий жест.
– Это вы, сударыня, напрасно, – мужчина в шлафроке вышел на лестницу, взял стакан, приобнял Анетту и заставит ее выпить немного кисловатой холодной воды. – Мы тут нюхательных солей не держим, но могу предложить немного хорошего вина. Оно подкрепит вас…
– Благодарю… я не нуждаюсь…
– Что с вами стряслось?
– Я все на свете потеряла! – вдруг выпалила Анетта. – Все! Господь наказал меня! За что – не ведаю!
Непонятным образом она оказалась в объятиях чужого мужчины, он ее похлопывал по плечу и шептал:
– Ничего, ничего… Бог милостив, обойдется…
– Не обойдется, – отвечала она, плача. – Я не знаю, как дальше жить, куда идти… я не могу позволить, чтобы моего сына отдали в воспитательный дом… он там умрет!..
– Вы родили незаконное дитя? Ну так это можно устроить – есть бездетные люди, которые с радостью возьмут дитя на воспитание, – возразил мужчина. – Я знаю такую пару. Хотите?..
– Нет, сударь… вы ничего не знаете, ничего не поняли… моего ребенка никто в дом не возьмет…
– Отчего же?
– Оттого, что он – чернокожий!
– Чернокожий? – переспросил мужчина. – То есть, ваш любовник – арап?
– У меня нет любовников! Я замужем! Никто не понимает, отчего родился черный ребенок! И в роду у нас арапов не было, ни у мужа моего, ни у меня! Я думала, это болезнь, мне все говорят – нет, такой болезни нет! – заговорила взволнованная Анетта. – Это позор для семьи! Они придумали – сказать мужу, будто дитя подменили, и устроить фальшивые розыски, а моего Валериана сдать в воспитательный дом! Но я им его не отдам! Это мой ребенок, я не хочу, чтобы он умер!
Непостижимым образом белая маска способствовала откровенности – перед Анеттой был не просто незнакомый человек, необходимый, чтобы выговориться, перед ней был человек без лица, как бы несуществующий; тот перед которым, встретив его потом случайно, не покраснеешь.
– Так вы из хорошей семьи?
– Да, сударь, из очень хорошей! Матушка моя в прошлое царствование была при дворе, батюшка мой – отставной полковник! Сама покойная государыня матушку под венец снаряжала!
По простоте душевной Анетта назвала прошлым царствованием правление государыни Елизаветы Петровны, словно между двумя императрицами, былой и нынешней, не было чудаковатого и недолговечного императора Петра Федоровича.
– Это большая честь, – согласился замаскированный мужчина. – Должно быть, ее величество и подарок сделала отменный.
– Да, ее величество пристегнула к матушкиному корсажу букет из разных камней, там было пять цветков из топазов и альмандинов, листочки из хризолитов, и еще среди цветов бабочка из полосатого агата. Такого красивого букета она никому более не дарила! И он хранится у нас в семье и будет храниться вечно!.. – тут Анетта замолчала, удивившись тому, как легко перескочила со своего горя на материнскую драгоценную брошь.