За купеческим домом установили наблюдение – на случай, если Нечаев появится или придет на его имя письмо. Дом принадлежал купцу, а семейство у купца немалое, в таком семействе всегда есть человек, живущий из милости, и он за небольшие деньги на многое готов. Этот человек и доложил: приходил-де нечаевский посланец, пожилой мужчина с простецкими ухватками, вызнавать, не было ли на имя жильца каких писем. Пойдя за этим посланцем, соглядатай оказался неподалеку от Знаменской площади, возле дома, где Бальтазар Фишер открыл фехтовальный зал, и заметил дверь, в которую вошел гонец. Так и выяснилось, что Нечаев живет под самой крышей в весьма занятной компании – четыре женщины и некто Воротынский, личность подозрительная.
Наладили наблюдение за фехтовальным залом, и вскоре, одну прекрасную ночь, когда в дозор вышел сам Фрелон с Фурье, угодили ни более ни менее как на русское венчание. Грешно было бы упускать такую возможность познакомиться с Нечаевым. А заморочить человеку голову Фрелон умел – и не такую безалаберную, как у Нечаева. Это искусство он еще в детстве освоил. Ибо его отец и мать состояли в труппе бродячих акробатов и канатоходцев, слонявшейся по Турени и Бургундии.
Если бы судьба распорядилась иначе – он бы до старости выбегал в круг, одетый в пестрое тряпье, и громко зазывал публику посмотреть на неслыханные чудеса. Нужно было обратиться едва ли не к каждому из пришедших на визг трубы и барабанный бой крестьян-тугодумов, сильно боящихся, что за кровные су они получат сплошное надувательство. Победить их веками взлелеянную подозрительность – это было подлинное искусство, и голосистому мальчишке удавалось быстрой, веселой и проникновенной речью увлечь этих зрителей и хотя бы на полчаса лишить их памяти и соображения.
Потом труппа распалась, и четырнадцатилетний артист стал искать других заработков. Его подобрал, чумазого и голодного, бродячий фехтмейстер, чтобы сделать своим подручным. Фехтмейстеру нужен был лакей, повар, партнер в несложных учебных схватках, да еще и шорник, умеющий изготовить кожаный нагрудник или маску, в одном лице. Полгода спустя, в Орлеане, Фрелона заметил другой фехтмейстер, оценил его задатки, переманил – и началась совсем иная жизнь. Пришлось учиться чтению и письму (арифметику он, как всякий артист, получающий долю от общей прибыли, знал отлично). Много чему пришлось учиться – прежде чем юноша понял, с кем связался.
Его благодетеля, а затем и его самого, завербовал «королевский секрет». Это было очень удобно – в любом государстве и в любом городе можно открыть фехтовальный зал, куда соберется множество народа, главным образом молодых офицеров и придворных. Остается лишь слушать и записывать, принимать курьеров «королевского секрета» и отправлять донесения.
Прозвище Фрелон получил за свою ловкость в обращении с оружием и безжалостность. Шершень с длинным, острым и ядовитым жалом – вот кем он был, но не только умением сражаться и отлично написанными донесениями нравился своему тайному начальству. Он имел природную способность к высоким прыжкам, что позволяло ему забираться в места, для прочих агентов недоступные, и скрываться таким образом, что преследователи поминали черта и крестились. Это была способность тем более удивительная, что его телосложение к прыжкам не располагало. Выросший среди акробатов Фрелон знал: лучшие мастера этого ремесла ростом невысоки и малость кривоноги, с мышцами округлыми и бугристыми, он же был строен, как мраморный Аполлон, с безупречной лепки ногами – разве что ему стоило бы пополнеть фунтов на пятнадцать, чтобы тело стало совсем аполлоновским.
Тело – да. А лицо было плохое. Приплюснутое какое-то лицо – словно в раннем детстве стукнули по макушке чем-то тяжелым. Глаза ушли куда-то вглубь, ноздри разъехались в стороны, расстояние между носом и ртом стало ничтожным. Плохое и приметное лицо – хоть отращивай русскую бороду лопатой. Для этой физиономии имеется в хозяйстве несколько масок – шелковых, бархатных и кожаных. Имеется и несессер с притираниями – темная и светлая пудра, жженая пробка и прочие дамские сокровища творят порой чудеса. Скорее бы распрощаться с «королевским секретом» и зашвырнуть этот несессер в Луару!
Глядя в список имен, образовавшийся после ночного кутежа с Мишкой Нечаевым, Фрелон и понял, насколько же он устал от этой безумной России.
– Здесь весь царский двор, – безнадежно сказал он Фурье. – Наш болтун исправно перечислил все знатные роды, ни одного не упустил. По меньшей мере три четверти вранья – но знать бы, где четверть правды?
– Мой друг, как бы я хотел пожить в иных краях – там, где тебе безразлично, врут окружающие или говорят правду, – ответил Фурье.
– Тогда тебе нужно поселиться со шлюхами в борделе. Не все ли равно, что они говорят, лишь бы оказывали свои услуги умело и трудолюбиво.
– Или среди дураков. Анри, ты бы хотел жить среди честных дураков?
– Да.
Комната, где они на сон грядущий занимались делами, была мала и сыра. Они сняли ее недавно неподалеку от Александроневской обители – по указаниям, полученным из Амстердама. Где-то здесь собирался поселиться некто Бротар, чтобы удобнее встретиться с посредником в деле о фальшивых ассигнациях. Это была ремесленная окраина столицы – тут больших домов с просторными комнатами не ставили. Хозяйка обещалась кормить утром и вечером, но Фрелон и Фурье, попробовав ее стряпню, наотрез отказались. С ними был русский слуга Мирон, хромой, но очень проворный, прозванный Асмодеем. Ему была поручена кормежка.
Эта кормежка стояла сейчас на табурете – стол был занят бумагами. Хлеб, сыр, жареная курица и две бутылки вина – совершенно французский ужин, а главное – безопасный: жирная местная кухня пришлась не по нраву желудку Фурье. А то, что вытворяли русские с капустой, привело Фрелона в недоумение, а Фурье в ужас.
Фрелон сидел на жестковатой кровати, вытянув длинные ноги, откинувшись назад, упираясь затылком в стену.
– Берегись тараканов, – сказал ему Фурье.
Фрелон провел рукой по стриженой голове и ничего зловредного не обнаружил. Он уже давно привык ходить стриженым – когда ночуешь на чердаках и сеновалах, а то и проводишь ночь в приключениях, не до того, чтобы гнуть букли и переплетать косицу, да еще прятать ее в замшевый кошелек. А парик натянул – и пошел; к тому же париков можно иметь множество, и темных, и светлых.
– Итак, что мы имеем? – спросил Фрелон. – Мы имеем дурацкий список, который годен лишь на то, чтобы им подтереться. Выбрасывать его мы пока не станем, а займемся тем несчастным женихом, господином Фоминым. Может быть, в этом деле не один посредник, а два. Некто высокопоставленный дает поручение Фомину, Фомин – Нечаеву, а Нечаев находит Бротара и поддерживает связь с ним. Причем не обязательно, чтобы наниматель Фомина состоял в Коллегии иностранных дел.
– Или же Бротара находит Фомин и нанимает Нечаева, чтобы тот был связующим звеном, – поправил Фурье. – Но я поражаюсь наглости Фомина – две такие интриги разом.
– Надо покопаться в его прошлом, нет ли там какой-нибудь многообещающей грязи. Может быть, у него крупные долги, – сказал Фрелон. – Может, его ощипала театральная девка. У него на лбу написано, что он любитель красоток, причем возраст и лицо роли не играют – была бы анатомия… Кто у нас остался в Коллегии иностранных дел?