Гости расселись, а вслед за ними и Порфирий втиснул свой немалый живот за стол. На столе стояло столько еды, что можно было накормить роту солдат. Поэтому когда Катенька скромно откушала, чинно промокнула салфеткой ротик, Агния Глебовна всплеснула руками:
– Бог ты мой, что вы, барышня, так плохо кушаете, как птичка поклевала! Вот попробуйте десерта хотя бы, сегодня днем из лавки месью Буне взяли. Его в лучшие дома Петербурга берут.
Но Катенька уже не хотела кушать, ее одолевало женское любопытство, и Агния Глебовна, поняв это, увела ее к себе, показывать последние парижские моды и всяческие женские безделушки.
Оставшись вдвоем, мужчины продолжили свой ужин, не забывая выпивать услужливо наливаемые прислугой рюмки. Затем Журавлев пригласил Илью Игнатьевича в свой кабинет, где вытащил свои конторские книги, другие записи, и они начали свои долгие подсчеты.
Между тем князь и Николенька уже давно обживали новое место жительства. Старый особняк на Невском проспекте вновь пришел к жизни больше чем через десять лет. Не один год в нем горела свеча только в комнате дворецкого, да в людской, где проживали сторожа и дворник. Надо сказать, что за это время они почти забыли, как выглядит их хозяин, который не выбирался из Энска долгие годы. Поэтому его приезд без предупреждения привел их в жуткое замешательство.
Князю дорога далась очень тяжело, и последние перегоны он почти не мог ходить. Поэтому, когда сани извозчика остановились напротив особняка, Николке пришлось выносить из них отца на руках. Тот смотрел на него, слабо улыбаясь, и только одинокая слеза скатилась у него по щеке.
У парадных дверей с чугунными львами он поставил князя на землю и, поддерживая его одной рукой, начал стучать в дверь молотком, висевшим для этой цели. Прошло не менее десяти минут, когда в одной из комнат первого этажа появился неяркий свет. И вскоре старческий голос из-за дверей спросил, чего нужно поздним визитерам.
– Энгельбрехт, открывай, это я, – устало проговорил князь.
За дверью охнули, что-то упало, загремело, и начались поиски упавшего ключа.
Николка между тем вопросительно посмотрел на отца.
Тот улыбнулся.
– Да Ванькой дворецкого когда-то звали, это дед твой, мир его праху, пошутил, назвал парня Энгельбрехтом, и откуда только имечко выкопал. А тому впору и пришлось, ходил по молодости довольный. А потом так и остался с именем этим, теперь уж, наверно, до смерти.
Дверь все же со скрипом открылась, и Николка занес князя в холодный темный вестибюль.
– Ваше сиятельство, что же с вами приключилось, таким больным заявились? – взволнованно заговорил высокий старик с примечательными пушистыми бакенбардами, одетый в потрепанный мундир с золотым шитьем. Если бы Николка не знал, кто это такой, он бы точно принял его за отставного генерала.
– Погодите с разговорами, покажите лучше, куда надо князя нести, – прервал он излияния дворецкого.
Энгельбрехт схватил подсвечник с двумя свечами и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Николка шел за ним и без труда нес почти невесомого для него отца.
На втором этаже они прошли в большую спальню. Вся мебель там была покрыта чехлами. Когда Энгельбрехт начал сдирать чехол с кровати, поднялась туча пыли, от которой все расчихались.
Тут князь неожиданно звучным голосом сказал:
– Николенька, поставь меня, пожалуйста, мне вроде легче немного стало. Я присяду в кресло.
В это время в коридоре послышался грохот. Николка встревоженно посмотрел туда, но Энгельбрехт сообщил:
– Да это Ерема, дворник, дров принес, сейчас голландку затопит. Мы ведь только раз в неделю весь особняк протапливаем. А сейчас пусть хоть здесь в спальне тепло будет.
Разговорчивого старика теперь прервал сам князь, обратившись к сыну:
– Николенька, сынок, принеси мой несессер, ну ты знаешь, с моими притираниями. Сейчас меня Энгельбрехт разотрет, и я прилягу.
Из рук стоявшего в дверях дворника, услышавшего эти слова, с грохотом вновь посыпались оставшиеся поленья, и он вместе с Энгельбрехтом растерянно смотрели на Николку.
– Ваше сиятельство, так что же, это ваш сынок будет? – не выдержал дворецкий.
– Да, – просто ответил князь, – это мой сын Николай Андреевич Шеховской.
На следующий день, особняк или, лучше сказать, дворец, уже не напоминал холодный склеп. С десяток женщин намывали полы, стены, выносили и выбивали ковры, протирали пыль. И вскоре уже нельзя было сказать, что в этом доме почти никто не жил десять лет.
Князю после ночи стало значительно легче, и он, полулежа в постели, объяснял дворецкому, что ему предстоит сделать.
За день суета в доме была замечена соседями, и уже к вечеру стали появляться посыльные с записками от старых знакомых князя с просьбами о визитах. Но Андрей Григорьевич все эти просьбы отклонил, ссылаясь на плохое самочувствие и занятость обустройством.
«Вот через три-четыре дня буду рад видеть вас у себя», – писал он в ответных записках.
Следующим утром Николенька сидел в своей комнате у письменного стола и размышлял. С тех пор как всего несколько месяцев назад он вдруг ощутил себя настоящей личностью, у него почти не было времени осознать, чем и кем он является. Все события так быстро происходили, что казались ненастоящими, как будто он видел это все в длинном сне. И только сейчас до него начинала доходить вся огромность изменений в его жизни, и от этого ощущения мурашки пробегали по спине.
Князь среди неотложных дел на первый день пребывания в Петербурге на первое место поставил решение вопроса с его обучением. Ведь, по сути дела, Николай ничего не знал, и пробелы в его знаниях были огромные. И сейчас он ожидал появления первого преподавателя, который должен будет готовить его к назначенной им аудиенции. До поездки в Зимний дворец оставалось немногим больше недели, и надо было узнать и выучить очень много. Также на сегодня ожидался приезд портного, который должен был сшить мундир, в котором было бы не стыдно появиться у императора.
Решив, что зря тратить время ему нельзя, он взял из стопки книг, которые уже с утра появились у него в комнате, учебник греческого языка, лежащий сверху, и принялся за его изучение.
Он уже прочитал почти половину книги, когда в двери постучали. После разрешения в двери вошли два старика: дворецкий Энгельбрехт и второй, одетый почти так же, только его мундир был новей, и бакенбарды еще длиннее. Было видно, что они испытывают друг к другу явную симпатию.
– Вот, ваше сиятельство, – произнес дворецкий, – это Петр Филиппович Смолянский, мажордомом служил в Зимнем дворце до недавнего времени, сейчас на пенсионе по причине нездоровья. Он вам все растолкует по порядку, что и как надлежит вам делать, когда у батюшки государя императора будете. А я, извините, пойду, батюшка ваш меня сегодня поручениями нагрузил изрядно.
Он вышел, и хмурый, чем-то недовольный мажордом начал свой урок.