Вот если я определяла бы, куда идти моде, то настаивала бы, что лучший винтаж должен быть не в одежде, не в оправах очков, а в манере вести себя. Если бы опять появились девушки, «боявшиеся понравиться», мне кажется, это было бы круто.
Ты спросишь, ну, а ты сама? Стеснительна, скромна? Должна тебе признаться, не очень. Да и положение в обществе, понимаешь, обязывает. Быть, как это пишут в журналах, неотразимой хищницей. Смешно!
Ладно, по-моему, я накатала тебе уже слишком «многабукоф». А, кстати, ты, Охотник, как относишься к этой теме? Ну к той, что выше? Тебе какие женщины нравятся? Ты любишь хищниц, Охотник?
Ничего себе, как говорят в Сети, «жжот» Настенька! Ну что я могу сказать? Да, опускающая глаза при виде мужчины юная княжна и укрывающая свои громадные печальные глаза за тонким шелком черкешенка – наверное, это было красиво. Более того, все эти девушки на обложках, в позах стриптизерш из придорожного бара для дальнобойщиков, меня мало, как бы это сказать, трогают. Мне подавай внутренний мир. Хотя, конечно, красоту внешних форм оценить тоже могу. Но когда она сама лезет в глаза, как отравляющий газ, это, конечно, бесит. Одного не понимаю, а как себе представляет Настенька жизнь «застенчивой» девушки сегодня? Над ней же все смеяться будут. Будет одна. В конце концов, наверняка начнет грустить, разочаруется, выпивать начнет, опустится. Господи, ну что я говорю? Почему, если застенчивая, обязательно опустившаяся алкоголичка? Нет, конечно. Я не это хотел сказать. Просто такие черты, как скромность и стеснительность, сегодня не востребованы. Не катит такой винтаж. Это правда. И скорее всего, судя по интонациям, Настенька и сама это понимает. Да, представляю ее. Какая-нибудь мечтательная студентка факультета экологии. Представляет, наверное, как было бы здорово, если бы на всей земле цвела сакура, пели брачные песни киты и бегали босые дети. Увы, Настенька, в мире сейчас, как бы это тебе сказать, чуть другие оси развития.
А что, кстати, ответить ей?
Судя по всему, эту еду несут мне.
Отвечу быстро. Если ей нравится скромность у девушек, то должна нравиться и скупость в словах мужчин. Стоп, я что, уже хочу ей понравиться? Бред.
Так. Пишу.
Охотник to Настенька
Настенька, предположу, что ты способна на тот «винтаж души», о котором пишешь.
Предположи и ты, что кто-то еще на это способен. Например, я. Ничего не имею против скромности и прочего. Отлично.
Ну а дальше? Что мы будем делать в темном лесу? Нас просто съедят, Настенька. А этого я себе позволить, видишь ли, не могу. Я ведь Охотник. Охотник – этот тот, кто охотится, а не тот, кого жарят на ужин. Слушай, а ты? Какие у тебя планы? Как думаешь жить среди «хищниц»? Расскажи. Извини, прервусь, я не в лифте, я в ресторане. Охотник.
Как и предполагал Вершинин, никакого Клерка сегодня в ресторане не было. Ну или, во всяком случае, он не встретил ни одного знакомого лица, у которого бы он за последнее время что-то изъял.
А вот бармена искать было не нужно. Тот неизменно стоял на своем посту, за барной стойкой, и сейчас что-то увлеченно рассказывал одному из клиентов. Вот к нему Вершинин и направился. Мрачно и решительно.
– Я, говорит, только пробу сниму, – с жаром говорил бармен, не подозревая о нависшей угрозе, – и выкладывает, блин, дорогу на полстола! Прикинь! Я ему говорю, ты че делаешь?! Это что, по-твоему, дорожка?! Это, браток, не дорожка, это шоссе в никуда... – Вдруг он увидел Вершинина, и глаза его наполнились ужасом. – Ты же знаешь, я не имею дел с китайцами, – дробной скороговоркой начал он. – Я... Я даже не умею говорить по-китайски. Вот спроси, спроси меня что-нибудь по-китайски! Я тебе не отвечу! Не потому, что не хочу, а потому, что этого языка не знаю. – Вершинин молчал и неумолимо приближался. Расстояние между ними сократилось до опасного для бармена. И все-таки для второй попытки спастись у бармена еще была возможность. Как ему казалось. – Я не видел ее! Уже неделю, даже две. Точно, точно две недели. Ты же в курсе, наш ресторан только для взрослых, малолеток мы даже в фойе не пускаем. Ведь я же ей говорил: «Подумай о родителях, у тебя такой замечательный отец, у него такая профессия, он целыми днями гоняется! За преступниками! Чтобы ты, чтобы мы! Чтобы все жили счастливо, а ты отвечаешь ему черной неблагодарностью». Вот. Я ей говорил.
Вершинин в это время был уже у стойки.
– Это был не мой кокаин! – заорал несчастный. – Мне его подбросили! И машину я теперь паркую правильно. Чего тебе надо?! Если двум девушкам нравится один парень, и этот парень готов платить мне деньги, то это совсем не значит, что я сутенер. Может, я ему просто нравлюсь!
Все, времени для попыток спастись с помощью переговоров с Вершининым больше не было. Вообще, переговоры с Вершининым всегда занятие малоперспективное, и это, как правило, быстро понимал всякий, кто пытался вести их с ним. Правда, еще оставалась пара секунд для того, чтобы броситься бежать. Именно это единственно оставшееся решение бармен и принял. Но не всегда единственное оставшееся на первый взгляд решение является единственным правильным. Бармен этого пока не знал, да и не думал об этом. Он просто бежал и через две секунды был уже на кухне.
Однако фора в две секунды бармена не спасла. Вершинин настиг его. Гремели кастрюли, падали стеллажи, уставленные посудой, визжали поварихи и поварята, бывший начальник отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков находился «в ударе». Он схватил первую подвернувшуюся под руку раскаленную сковороду и нанес бармену удар точно по темени. Тот взвыл, свернулся калачиком и, обняв свою бедную голову, начал смешно и трогательно сучить ножками.
– Только не надо мне говорить, что ты не знаешь, где найти Клерка! – эффектно начал с чистого блефа Вершинин. – Ты снабжаешь его наркотой и просто не можешь не знать, где он. Теперь я хочу, чтобы об этом мы знали оба. Так честнее. А?
– Да, не спорю, так честнее. Но я не знаю, где искать! Он же... Крут! Он приходит сам. Честное слово! Поверьте мне, – жалостливо хрюкнул бармен.
Второй удар сковородой был не столь сильным и болезненным, сколь первый, скорее, удар-предупреждение о следующем ударе без пощады.
– Не ври! – коротко пресек его Вершинин.
– Он уехал, с девочками. К себе, – не выдержав, выдавил бармен и заплакал.
Столовые приборы, аккуратно разложенные на столе, уже призывно поблескивали, а желудок Суворовцева уже успел выдать первую порцию необходимого для усвоения пищи сока, когда в зал стремительно вошел раскрасневшийся, но довольный собою Вершинин.
– Пошли отсюда! – бросил он на ходу.
– Но я уже заказал, – печально заявил Суворовцев.
– Мы уходим. Я там немного огорчил повара, так что вкусно все равно не будет.
Суворовцев еще печальнее посмотрел на стол, где могла бы состояться его размеренная трапеза, и последовал за Вершининым. Он умел не огорчаться по таким мелочам.